Башня ветра

— Да хоть на десять, — пожал плечами прапорщик. — Если буду знать ответ, конечно.

— Видишь ли, Коля. Я только что узнал, что если ты не станешь возражать против некоторого вмешательства в свою личность, то имеется шанс задержать тебя здесь дольше, чем на это рассчитывали те, кто твою личность сюда отправил.

Швед молчал.

Минуту, вторую…

— Ну что скажешь? Ответь что-нибудь. Не молчи, — не выдержал я затянувшейся паузы.

— А ты шо — уже спросил? — захлопал глазами Мыкола. — Извини, Влад. Я, наверно, задумался и не расслышал. Не обижайся, спроси еще раз.

Икнув, сдерживая неуместный смех, я изложил тему предельно просто.

— Если впустишь в свою голову на время постороннее, но дружеское сознание, то будешь жить еще очень долго. Пока не надоест. Согласен?

— Еще одного? — поскреб лоб Николай. — Да пусть себе. Что мне, места жалко? Мы с братьями, бывало, втроем на одной кровати и под одной периной спали. А он не буйный? — уточнил слегка озабоченно.

— Вроде нет, — усмехнулся я. — Меня не беспокоил.

— А не еврей?

— Ничего себе заявочка, — присвистнул я. — Коля, ты случайно не антисемит?

«Терпеть не могу расистов и негров», — не преминул съехидничать внутренний голос. Один из троицы… Наверняка мой собственный. Эммануил для таких шуточек слишком интеллигентен, а Владислав Твердилыч хотя и вполне подписался бы под расовую теорию, но живого негра точно ни разу не видел. Впрочем, и мертвого тоже…

— Не-а, — отмахнулся тот. — Просто бабушка сказывала, что они сильно неряшливые. А я, ты же знаешь, терпеть ненавижу бардак. Особенно в голове.

Интересно, был ли в нашей части хоть кто-то, кто об этом не знал. Я не о голове прапорщика, а о его нетерпимости к любому виду разгильдяйства.

— Не думаю, — успокоил я прапорщика. — Он сам из легионеров, так что с дисциплиной знаком не понаслышке. Споетесь.

— Тогда согласен. Пусть в тесноте, лишь бы не в обиде…

— Вот и славно. Заодно узнаешь все об этом мире, да и мою историю…

Я решил, что пришла пора ставить точку в подготовительной беседе, и поднялся. Проверить, на месте ли обещанный Эммануилом катализатор.

— Ты куда? — бдительно напрягся Швед, все еще находясь в сторожевом режиме. Ну правильно. Разводящего не было, а значит, прапорщик по-прежнему в карауле.

— Да тут рядом, буквально за углом, — кивнул я на сруб.

— Я с тобой, — начал движение Швед.

— Донести поможешь или только подержать? — Я ухмыльнулся, умышленно облекая вопрос в скабрезную двузначность.

Швед шлепнулся обратно.

— Ты только без глупостей, Влад… — попросил не слишком уверенно.

— Да не боись ты, Мыкола, — отмахнулся я. — Свалить в разгар такой задушевной беседы хуже, чем извиниться и слезть с кровати на пике удовольствия. За такое не только бьют подсвечниками, но и сапогами пинают. По морде лица… Что я поц какой?.. — И тут же не удержался от удивленного возгласа: — Ну ни фига ж себе фига!

— Гриб нашел? Или растяжку? — проявил понимание и заинтересованность прапорщик. — То не я…

— Амфору!

— Кого? — мгновенно вскочил на ноги тот.

Похоже, Швед не прикалывался. Я не стал переспрашивать, с чем столь неприязненным у хлопца из Краснодарского края ассоциируется это вполне безобидное слово, а просто нагнулся, ухватился за ручки и с некоторым усилием выставил на сруб историческую посудину. По весу и на глаз — явно больше двух ведер.

— Вот…

— Ух ты! — захлопал глазами Мыкола. — Никогда таких здоровенных глечиков [3] не видел… Красивый. — Но врожденная хозяйственность и тут взяла верх над эстетическим воспитанием. — Полный?

3

Глечик (укр.) — кувшин.

— Судя по весу, под пробку.

— А чего в нем?

— Я тебе что, рентген? — возмутился я, продолжая играть взятую на себя роль. — Иди сюда, поможешь дотащить до нашего достархана. Там и исследуем: чего в него набухали?.. Очень надеюсь, что не оливковое масло.

— Почему? — не въехал прапорщик. — Оно ж страшенно дорогущее?

— Да? И кому ты его здесь продавать собрался? Гоблинам?

— Тьфу, — сплюнул Швед. — Совсем запамятовал. Никак не могу привыкнуть, что я уже… того…

— Не знаю, при чем здесь японский адмирал, [4] — притворно возмущенно повысил я голос, — но если ты, япона мать, не соизволишь переставлять свои ходули шибче, то я могу и уронить находку. Амфора тяжелая, а бревно округлое и скользкое.

Такого безобразия прапорщик допустить не мог.

Вовремя. Уж не знаю, кто там наверху решил в очередной раз подшутить, но мои ноги вдруг поехали вперед, словно я стоял не на лесной почве, а на зимнем катке или в луже масла на бетоне. И если бы не проворство Николая, то, вполне возможно, хлебать вино нам пришлось бы прямиком из сруба. Утешало, что колодец был неглубокий и пересох давно. Но, хвала спецназу в лице его достойных представителей, обошлось легким испугом и громким матом.

4

Хэйхатиро Того — один из адмиралов Японского флота во время Русско-японской войны 1904–1905 гг.

Эммануил не поскупился. Чтобы понять это, достаточно было всего лишь сколупнуть печать. Никакого намека на дрожжи, а только густой запах винограда и… знойного лета.

— Вино? — оживился Николай. — Или духи?

Второй вариант он предложил менее воодушевленно, но и не так чтоб сильно опечаленно. Заморский парфюм, конечно, не «Шипр» и не «Тройной», ну так и мы — не Ален Делоны. Плавали, знаем. Однажды после суток, проведенных под проливным дождем в одном хлопчатобумажном обмундировании, личный состав отделения только благодаря бритвенным принадлежностям избежал воспаления легких. Вовремя прогрев организм изнутри «Огуречным» лосьоном.

Так что нас голыми руками не возьмешь и отсутствием мелкой посуды не смутишь. Душа меру знает. Даже если определенно имеется некий излишек этих самых душ в одном отдельно взятом индивидууме. Ну так зато и вина много.

— Если душевно ранен, Если с тобой беда. Ты ведь пойдешь не в баню, Ты же придешь сюда…

— Ой, чий-то кинь стойить? Що била грывонька…

— Где? — Я попытался тоже узреть упомянутого Николаем коня, но в обозримом пространстве, кроме нас двоих и лежащей на боку амфоры, не было никаких посторонних объектов. — Ты чего, Мыкола? Откуда здесь лошадям взяться? В этой Мрачной роще? В лесу заколдованном?..