Башня. Новый Ковчег 3

Но самым мучительным было то, что он понимал, как легко, несколькими словами он может отогнать эту боль от Ники. Две-три фразы, и Никины глаза снова засияют, появятся искорки-смешинки, и на любимом лице заиграют солнечные веснушки. Всего-то две-три фразы…

— Без меня там утешитель найдётся, — пробурчал Кир.

— Понятно.

Вера поверила. Вероятно, ещё и потому, что тут Кир не врал. Осознание того, что сейчас рядом с Никой не он, Кир, а какой-то непонятный Стёпка, добавляло изрядную порцию болезненных ощущений в тот коктейль из эмоций, который Кир мучительно цедил последнюю неделю.

— Кирилл, ну как ты не поймёшь, что сейчас не время для глупой ревности. Наоборот, именно сейчас ты ей нужен.

— Нужен я ей, как же, — Кир горько усмехнулся.

— Нужен, — убежденно проговорила Вера.

— Это она тебе сама сказала?

— Ты сам знаешь, она такое сама не скажет…

Кир молчал, насупившись. Да, сейчас он выглядит перед Верой ревнивым, обиженным и эгоистичным придурком. Ну и пусть. Пусть. Знала бы она… В мозгу опять калейдоскопом закрутились события: разрушенная платформа, Савельев в бреду, тонкий голос Егор Саныча: «я — врач!», Сашка — ни кровинки на лице, и хитрые, умные и жёсткие глаза Литвинова…

Та страшная ночь, с изматывающей беготнёй по лестницам, с липким страхом, запустившим свои щупальца за воротник, с чужими, навсегда остекленевшими глазами, с запахом крови и пота, сменилась тусклым утром — полусном, полуявью, полубредом.

Кир, очнувшись, вынырнув даже не из сна, а из какой-то фантасмагории, куда погрузилось его усталое сознание, и, сидя на жёстком стуле в полутёмном коридоре, совершенно один, долго не мог сообразить, что происходит. Сидел и тупил, уставившись в стену напротив, скользил растерянным взглядом по трещинам на отслаивающейся и вздувшейся краске. А потом случайно сунул руку в карман, и его обожгло, оглушило, как от звонкой пощёчины — фотография!

Он ни капли не сомневался в том, где, в каком месте он её обронил, потому что отчётливо помнил, как инстинктивно нащупал фотографию в кармане, когда они с Сашкой примчались на двадцатый и занырнули за неработающие арки-металлоискатели. Тогда фотография ещё была с ним, а значит…

И снова привычно замелькали лестницы и этажи.

Кир едва ли отдавал себе отчёт, зачем в то утро он опять помчался на Северную станцию. Что в нём было такого, в этом маленьком кусочке пластика с отпечатанной фотографией серьёзной и чуть сердитой девчонки, у которой и всей красоты-то — одни веснушки, но что-то, наверно, было, что заставляло вот так сорваться с места и нестись туда, куда нестись бы совсем не стоило.

Он не замечал ни утреннего холода, ни сырости, не рассветной тишины, повисшей над океаном, ни огненного шара, касающегося воды — он думал только о том, что фотографию надо непременно найти, словно от этого зависела чья-то жизнь. Кир обошёл платформу, заглядывая даже туда, где они с Сашкой не были, приблизился к краю, стараясь не смотреть на скорчившийся труп, спустился по лестнице вниз к тому месту, где они нашли Савельева. Всё было тщетно. Фотография исчезла.

Странно, но после всего пережитого именно это потеря казалась самой огромной. И возвращаясь опять наверх, в больницу, Кир ни о чём не мог больше думать, только о том, что этот небольшой кусочек пластика пропал, и вместе с ним канула в небытие последняя ниточка, связывающая его с Никой. И когда он столкнулся с Анной Константиновной, которая удивлённо его оглядела и попросила зайти в тайную комнату, где она прятала Литвинова, и где теперь лежал ещё и раненый Савельев, Кир послушно поплёлся туда, всё ещё переживая свою утрату. Краем сознания он подумал, что его снова будут расспрашивать про разговор с Лёхой, про само покушение, свидетелем которого они с Сашкой стали, выпытывать подробности про Татарина и Костыля. Но он ошибся.

В дверях он столкнулся с выходящим Сашкой. Тот как-то странно посмотрел на него, тут же отвёл взгляд и посторонился, пропуская Кира внутрь.

Там у постели Савельева суетилась Катя, поправляла повязку, вкалывала что-то в висящий флакон, тихо приговаривая:

— Это обезболивающее. Анна Константиновна нашла, у неё осталось немного. Сейчас станет легче, Павел Григорьевич, потерпите немного. Совсем немного…

Увидев Кира, она смутилась, спрятала глаза и поспешила уйти. А Кир остался наедине с двумя мужчинами. Когда-то могущественными, почти всесильными, а сейчас — один лежит, прикованный к кровати, с напряжённым от боли лицом, второй, мёртвый для всего мира, нервно меряет шагами комнатушку. Впрочем, от того, что Савельев мучился от боли и вряд ли был способен встать, а Литвинов считался покойником и не мог высунуться наружу без риска быть схваченным, эти два мужика не перестали быть сильными и опасными. Кир сразу это понял своим чутьём — чутьём пацана с бедных этажей, с детства на собственной шкуре познавшего законы стаи. Уж такие вещи Кир чувствовал кожей, усвоил вместе с синяками и ссадинами, полученными в постоянных стычках с компаниями таких же оболтусов, как он. Кто тут лидер и вожак, Кир понимал сразу.

Инстинкт требовал подчиниться. Но Кир не мог. Из какого-то идиотского упрямства не мог. Особенно это касалось Литвинова. Когда зелёные глаза Бориса Андреевича в упор уставились на Кира, перед ним откуда-то из памяти всплыли другие глаза. Стеклянные и пустые, бессмысленно смотревшие вверх, мимо Кира. Глаза его друга, Вовки Андрейченко. И за глупую и ужасную смерть Вовки был в ответе именно он, Литвинов. И этого Кир ему простить не мог. Потому и вёл себя вызывающе, отчаянно вызывающе, даже понимая, что он обречён в этой схватке, что Литвинов — вожак, матёрый, опытный, не чета ему, Киру. Но всё равно сдаться Кир не мог. Для него это означало предать Вовку. Единственного человека из его прошлой жизни, о котором он жалел.

Литвинов тем временем прервал своё монотонное хождение из угла в угол, остановился напротив Кира и медленно произнёс:

— Ну как ты, герой? — в слове «герой» явственно чувствовалась насмешка, и Кир тут же дёрнулся, принимая вызов.

Литвинов это заметил, снисходительно усмехнулся.

— Ну ладно, ладно тебе… герой. Если бы не ты… ты нам очень помог, Кирилл Шорохов. Спасибо.

— Не за что, — нехотя буркнул Кир.

— Да нет, есть за что. Не каждый в такой ситуации повёл бы себя так, как ты. Далеко не каждый. Уж ты мне поверь, парень.

Литвинов помолчал, бросил быстрый взгляд на Савельева, потом подошёл к стоящему у кровати стулу и сел, не сводя с Кира прищуренных глаз.

Кир ждал. Он понимал, что позвали его вовсе не для того, чтобы назвать героем и поблагодарить.

— Вижу, что устал, — продолжал Литвинов. — Я и сам, честно говоря, едва держусь. Ночка была та ещё. Так что детальный разговор отложим на попозже. Основное ты уже мне рассказал, а мелочи… ещё будет время. Так что давай, герой, дуй к себе на шестьдесят четвёртый, или где ты там живёшь, отсыпайся, отдыхай. Заслужил. И да, я думаю, что ты и сам, парень, понимаешь, что всё это должно остаться в тайне.

Кир вздрогнул. Он его что, совсем за идиота держит? Неужели он думает, что Кир такой дурачок, что пойдёт трепать направо и налево про свои подвиги? Обида, видимо, так явно отразилась на лице Кира, что Литвинов это заметил и довольно хмыкнул.

— Понимаешь, знаю. Не такой ты дурак, Кирилл Шорохов. Ну всё, всё, не буравь меня своими глазами, напугал уж. Я тебе не девка, которая от твоих взглядов сомлеет. Ишь, какие ресницы отрастил, бабам на погибель.

Этот странный разговор про ресницы сбил Кира с толку. Что он несёт? Какие, к чёрту, ресницы? И внезапно Кир понял, нет, не понял, почувствовал. Литвинов с ним играет. Как тигр, поймавший косулю, но по какой-то причине, из любопытства да от скуки, решивший ни убивать её сразу, а немного позабавиться, посмотреть, как она будет трепыхаться в его лапах.

Быть косулей Кир не желал.

«Чёрта с два ты меня сожрёшь», — подумал он и дерзко вздёрнул упрямый подбородок.

— В общем иди. И никому ни слова. И да, никому, парень, это значит — никому. Ни родителям, ни дружкам твоим закадычным, ни девчонкам своим. Ни Нике. Особенно, Нике.

Ну вот и всё, тяжёлая лапа наотмашь ударила, выпустила когти и застыла.

— Как это… Нике? — оторопел Кир.

И тут же понял, что всё это время, где-то глубоко в душе, он ждал, что вот-вот в больницу прибежит Ника. Наверняка, Анна Константиновна её уже известила, и она, конечно же, тут же примчится сюда, к своему любимому папочке. Озарит своим присутствием это неуютное помещение, заиграют, засветятся вокруг её кудряшек солнечные зайчики. А потом, узнав всё, она подойдёт к нему, к Киру. Посмотрит на него своими пасмурными глазами, цвета февральского неба и скажет: «Спасибо тебе, Кир». И всё станет как прежде. Исчезнет в небытие этот лишний, ненужный Стёпка, как и не было его. И они снова будут вместе…