Башня. Новый Ковчег 5

Увы, Савельев был неисправим, Борис это понял, как только пересёк порог вип-зала, и досадливо поморщился. Павел сидел за столом и быстро, не глядя в тарелку, орудовал ложкой. Взгляд его был прикован к распечаткам, веером разложенным перед ним. Время от времени Савельев отвлекался и делал какие-то пометки, подчёркивая что-то в веренице цифр.

Увидев, что Павел один, Борис испытал что-то похожее на облегчение: конечно, присутствие Анны при разговоре с Ковальковым не помешало бы, но вот Маруся… Меньше всего Борис хотел сейчас видеть бешеную Пашкину сестрицу. Хватило сегодняшнего утра. Он и так весь день ловил на себе насмешливые взгляды и слышал тихие смешки за спиной — слухи о том, как на него за завтраком вывернули тарелку каши, расползлись на удивление быстро. Да и с Павлом они с утра ещё не виделись, а то, что Савельев не преминет высказать ему всё, что он по этому поводу думает, в этом Борис даже не сомневался. Хотя сейчас Павел был слишком занят — на звук открываемой двери он лишь слегка приподнял голову, рассеянно посмотрел, скользнув равнодушным взглядом по Ковалькову, и сдержанно кивнул.

— А чего это ты, Паша, один тут? — Борис приблизился к столу. — Где наши дамы?

— Анна операционную готовит, — Павел отложил пустую тарелку, придвинул к себе стакан. — Говорит, времени мало осталось, хочет операцию Руфимову делать прямо сейчас, как только всё наладит. Мне тоже уже пора. Надо Бондаренко вводить в курс дела.

Савельев одним глотком выпил стакан с компотом, сгрёб распечатки, затолкал их в папку, что лежала с краю стола, и собрался было встать.

— Погоди, Паша, — Борис остановил его. — Я тебе тут человека привёл. Удели нам немного своего драгоценного времени. Бондаренко я разместил с максимальными удобствами, дай ему там пообвыкнуться, успеешь.

Павел неохотно подчинился, вопросительно взглянул на Бориса, потом перевёл непонимающий взгляд на старого доктора. По морщинке, перерезавшей его лоб, Борис понял, что Павел пытается сообразить, кто перед ним.

— Садитесь, Егор Александрович, не стойте. Ну, что вы, как неродной, — Борис сам опустился на стул напротив Савельева и жестом пригласил сесть Ковалькова. — Ну как вам результат вашего труда? Правда же, Павел Григорьевич сейчас выглядит лучше, чем во время вашей последней встречи?

— Мы знакомы? — удивился Павел.

— Ты даже себе не представляешь, насколько, — хмыкнул Борис. Время и место для театральных эффектов было неподходящим, но он всё же не удержался, потянул многозначительную паузу. — Правда, ты, Паша, во время вашего знакомства не совсем в форме был. Да что там, прямо скажем, совсем ты был не в форме, чуть богу душу не отдал. А вот Егор Александрович Ковальков твою душу у Бога отбил. За что ему огромное спасибо. От меня лично и от всего благодарного человечества.

Павел уставился на доктора.

— Егор Александрович? Значит, это вы — мой спаситель? — он привстал, протянул Ковалькову руку. — Спасибо вам, доктор. Спасибо.

— Я врач и сделал то, что должен был сделать, — сухо ответил Ковальков, но руку всё-таки пожал. — Я рад, что вы поправились.

— А сейчас Егор Александрович прибыл к нам с бригадой медиков, да не просто так, а с некоторой миссией. Я правильно говорю, Егор Александрович? — продолжил Борис.

— У меня есть информация лично для Павла Григорьевича.

— Информация? — видимо, от усталости Павел утратил способность быстро соображать. — Что за информация? От кого?

— От Олега Станиславовича Мельникова.

— От Мельникова? — Павел удивлённо вскинул бровь, посмотрел на Бориса. Литвинов чуть заметно пожал плечами. — Но… Хорошо, я слушаю вас, Егор Александрович.

— Олег Станиславович просил передать вам лично, — упрямо повторил Ковальков.

— Говорите при Борисе Андреевиче, — распорядился Савельев.

Егор Саныч недовольно покосился на Литвинова, но спорить не стал.

— Дело в том, что Олег Станиславович просил меня передать вам письмо. Сказал, что принесёт его перед самой отправкой.

— И? Где письмо?

— В том то и дело, что письмо Мельников не принёс. И сам почему-то не пришёл. Я не знаю, почему, возможно, его что-то задержало.

Борис поморщился. Всё это выглядело очень странным. И смахивало на ловушку.

Нет, сам доктор не врал — такие люди не умеют врать в принципе, — но Мельников мог использовать его в своих целях вслепую, поэтому старый доктор выглядел вполне убедительным, ни тени наигранности в его словах, совершенно искреннее недоумение, растерянность, сквозящая в выцветших, бледно-голубых глазах.

— Может быть, вы знаете, что именно хотел сообщить Мельников? — спросил Павел.

— В общих чертах, — Егор Саныч едва заметно качнул головой. — Он мне кое-что рассказал о планах Верховного Правителя.

— Кого? — хмыкнул Борис. — Верховного Правителя? Серёжа так себя называет? Паш, у твоего кузена явная мания величия.

— Борь, давай потом, — отмахнулся Павел, он не отводил взгляда от старого доктора. — Говорите, Егор Александрович. Мы вас внимательно слушаем.

Борис, развеселившийся при упоминании титула, который сам себе присвоил Ставицкий, по мере рассказа Ковалькова всё больше и больше терялся. Сначала то, что говорил доктор, звучало забавно — аристократия, старые фамилии, чистота рода. Всё это они уже слышали. Но дальше…

Программа «Оздоровление нации», которую пересказывал Ковальков, время от времени замолкая и потирая переносицу, старательно вспоминая детали и подбирая слова, это программа походила на фантастический роман. Был когда-то в литературе такой жанр, антиутопия, на излёте их затонувшей цивилизации достаточно популярный — писатели, словно предчувствуя скорую катастрофу, буквально соревновались между собой, придумывая всё новые и новые мерзости, до которых могло только дойти человеческое воображение. Борис в юности увлекался этим жанром — Замятин, Оруэлл, Хаксли… Да, пожалуй, больше всего эта программа походила на дивный новый мир Хаксли, видимо, Серёжа Ставицкий тоже был знаком с его творчеством. Искусственное размножение, принудительная кастрация, выращивание детей в соответствии с выбранными для них функциями. Читать про такое было увлекательно, хотя бы просто потому, что правдой это быть не могло. Или всё-таки могло?

У Савельева, по-видимому, тоже были похожие мысли.

— Вы всё это серьёзно, Егор Александрович? — спросил он, когда Ковальков замолчал. — Вы ничего не путаете? Или это… шутка такая?

— У меня всегда было не очень с чувством юмора, — вздохнул старый доктор. — Я пересказываю только то, что слышал от Мельникова. И, поверьте, я очень хорошо знаю Олега Станиславовича. Он не будет шутить подобными вещами.

— М-да, — протянул Павел и в некоторой растерянности посмотрел на Бориса.

— Я вот, признаться, поужинать хотел, — Борис криво усмехнулся. — Но боюсь, что аппетит у меня отбили напрочь. Тут, Паша, не мания величия. Точнее, не только она. Поторопился я с диагнозом. У Серёжи мозг серьёзно поврежден, крыша уехала основательно и надолго.

Павел прислонил пальцы к вискам и с силой потёр. Не выдержав, вполголоса выругался и снова посмотрел на доктора.

— Что-то ещё? Мельников говорил что-то ещё?

— Больше ничего. Он торопился. Обещал в письме всё изложить. Да, он сказал, что времени нет, Верховный спешит, и, кажется, через два дня начнутся первые эксперименты по химической кастрации и искусственному оплодотворению. Это всё, что я знаю. Как видите, немного.