Башня. Новый Ковчег 6

Павел замолчал. Подался вперёд, сцепил руки, лежащие на столе, выжидающе уставился на Бориса, и под тяжёлым, требовательным взглядом друга демоны, уже ликующие и празднующие победу, зашипели, захрипели, закорчились в судорогах. Нет, они ещё не отступили, они цеплялись своими корявыми и шершавыми лапами, впивали в душу грязные, острые когти, силясь если не разорвать её на части, то хотя бы отщипнуть кусочек, но когти эти соскальзывали, гнулись, сминались и крошились, и в наступившей тишине слышен был хруст этих ломающихся когтей. Они ещё пытались столкнуть его, сбить с ног, обрушивая мощные, крепко сбитые тела, но Борис стоял. Стоял, чувствуя опору — тяжёлый Пашкин взгляд.

А Пашка смотрел. Смотрел, не отрываясь. И под взглядом серьёзных серых глаз уходило, откатывало мутной волной то, что всегда казалось Борису составляющей их с Павлом отношений — соперничество, борьба, вечное противостояние. И на смену этому пришло понимание, что их сила, та настоящая сила, что позволяет им выжить и выстоять перед лицом неумолимого океана, стихии, неведомых природных сил, мощи, таившейся в Пашкином реакторе, разрушительной и спасительной одновременно, эта сила — в единстве. В их с Павлом единстве. Скованном столь разными гранями их характеров, несочетаемых, несовместимых, противоречивых — насовсем скованном, навсегда. Это единство помогало им в детстве, когда они дрались плечом к плечу, спине к спине, с Коноваловым и его дружками. Помогало в юности, когда даже разбежавшись на две сотни этажей, они всё равно искали встреч и черпали в этих редких встречах силу и энергию, одновременно подпитывая друг друга. Помогало в зрелом возрасте, когда после смерти Лизы и ухода Анны Пашка почти сломался, сдался, и Борису пришлось тащить на себе всё — и самого Пашку, и маленькую Нику, которая, цепляясь ему за шею маленькими ручонками, испуганно шептала: «дядя Боря, ты только от нас с папой не уходи сейчас», и себя самого, потому что ни хрена он тогда толком не понимал, кроме того, что если и он упадёт, то тогда всё — им конец. Помогало сейчас, когда Пашка, испугавшись за него, встал рядом, предлагая ему самое ценное, что есть на земле — своё доверие и свою дружбу.

Шипели, отползая, демоны, пятились назад, как отступали когда-то грязные волны океана от разрушенных и выщербленных ветром плит Северной станции, на которых лежал без сознания раненый Савельев. Потому что сейчас между Борисом и демонами стоял Пашка, как там на Северной между Пашкой и океаном стоял Борис.

Бой закончился. Он… нет, не он, — Борис усмехнулся про себя, — они с Пашкой победили. И потому, как лёгкая, чуть заметная улыбка тронула Пашкины губы, Борис понял — его друг думает о том же.

— Улыбаешься? — проговорил Борис. — Думаешь, опять уел? Да, Паша?

— Тебя, пожалуй, уешь, — хмыкнул Савельев.

И уже было неважно, что они говорили, слова не имели никакого значения. И что бы там дальше ни произошло, они всё равно взяли верх…

Дверь внезапно приоткрылась, заглянула Маруся.

— Паш, ты просил первые результаты. Там… — она чуть сбилась, заметив Бориса.

— Что там? — в глазах Павла промелькнула лёгкая тревога. Он приподнялся с места, но она уже сама подошла к столу, разложила перед ним распечатки, ткнула пальцем в какую-то строчку.

— Селиванов, конечно, встал в позу, Бондаренко тоже сомневается, но мне кажется…

— Вижу. Вот что, — Павел наморщил лоб. — Марусь, передай Селиванову и Мише… Впрочем, я сейчас сам подойду, через пять минут. Продолжайте пока.

Маруся кивнула и направилась к двери, а Павел, ещё раз пробежав глазами распечатки, отложил их в сторону и снова перевёл взгляд на Бориса.

— В общем, Борь, я думаю, что мы поняли друг друга. Сейчас, как снимут блокаду, сразу на Надоблачный, брать власть в свои руки. Понапрасну не рискуй, ну да что я тебе говорю, ты и без меня всё знаешь. Ну а насчёт доверия, коли уж мы о нём заговорили, что ж… туда наверх с этой миссией сейчас могут пойти только два человека. Либо я сам, либо тот, кому я безоговорочно верю. То есть ты, Боря.

Маруся, которая подошла уже к двери и даже приоткрыла её, внезапно притормозила, замерла. Павел этого не заметил, а вот Борис увидел, хоть и сидел к двери вполоборота.

Она стояла, не оборачиваясь — напряжённая спина, тонкая, нежная шея выглядывает из воротника белого халата, волосы подняты вверх, небрежно прихвачены заколкой, чтоб не мешали. Борису вдруг показалось, что сейчас она заговорит. Скажет резко и прямо, как она всегда делает, что такому, как Борис, доверять нельзя, потому что… Но Маруся молчала.

Павел наконец уловил замешательство друга, проследил за его взглядом.

— Маруся, что-то ещё?

Она повернула голову. Скользнула глазами по Борису, потом посмотрела на Павла.

— Нет, ничего.

Она помедлила, кажется, хотела что-то добавить, но не стала.

— Ну тогда иди, Марусь, я сейчас подойду.

Маруся кивнула и вышла за дверь.

— Ну что, основное мы обговорили, — Павел опять обратился к Борису. — Главное, Боря, помни: самое важное сейчас — Южная станция. Если нас обесточат, а технически, это, к сожалению, возможно, потому что Васильев не на нашей стороне, то тогда всё. Даже если реактор вдруг — что маловероятно — выдержит такой аварийный останов, то тут куча другого оборудования, которое хорошо, если просто выйдет из строя, а не взорвётся. Но в любом случае на вторую попытку у нас… у тех, кто останется в живых после этого, времени уже не будет. Уровень опускается слишком быстро.

Павел взъерошил волосы, вздохнул, и Борис увидел, как его друг устал, чертовски устал, от этого груза ответственности, который прёт на себе — не потому что ему нравится быть первым, а просто потому что никто другой это не осилит.

— Не дёргайся, Паша, — Борис улыбнулся и, поймав Пашкин взгляд, подмигнул ему. — Сделаем мы всё, как надо. Будет тебе и Южная станция, и Совет я тебе поднесу на том самом блюдечке. Ты, главное, дуру свою атомную запусти. А я… что-то я и правда того, распустился. Хуже бабы разнылся. Ничего, прорвёмся.

Их глаза встретились, и Борис поймал себя на мысли, что видит сейчас не уставшего взрослого мужика, а того мальчишку, веснушчатого, с задорными вихрами, который когда-то шагнул к нему и протянул руку, доверившись и положив начало чему-то непостижимому, светлому, сильному. Их дружбе. Которая выстояла, не сломалась и теперь ведёт их двоих вперёд.

— Борь, ты… я, может, резковато… Наверно, я не имел права тебе всё это говорить, — Павел вдруг смутился, нахмурился.

— Да пошёл ты! Ещё не хватало, чтоб ты извинялся, — хмыкнул Борис, ему вдруг стало легко на душе — он понял, почувствовал, что демоны, которые отравляли его изнутри, скукожились, превратились в мелких безобразных червяков, и только-то и осталось — раздавать их одним движением. — Ты бы лучше перед парнем нашим, Кириллом, извинился. Пацан тебе в который раз жизнь спасает, а ты всё орешь на него.

— Увижу, извинюсь, — буркнул Павел. — И ты туда же. Анна, Маруся, ты вот теперь… защитники, мать вашу.

Он ещё хотел что-то сказать, но не успел — дверь опять распахнулась, и на пороге появился Алёхин. Бледный, в разорванном кителе, на щеке царапина.

Павел и Борис синхронно поднялись с мест. За разговором они почти забыли, что там, наверху сейчас идёт бой.

— Ну что? — выдохнул Павел.

Алёхин посторонился, пропуская человека, стоявшего позади.

— Володя! — Павел выскочил из-за стола. — Получилось?

— Здравствуйте, Павел Григорьевич, — устало проговорил полковник, подавая Пашке руку. — Блокада прорвана. На Южной, по последним сведениям, ещё идут бои, но большая её часть уже под нашим контролем. Жду дальнейших распоряжений.

— Получилось, чёрт! — Савельев пожал протянутую Долининым руку и, не выдержав, притянул его к себе, крепко, по-мужски обнял. — Получилось! Спасибо тебе, Володя.

Глава 12. Сашка

Со стены на Сашку смотрела развязная блондинка, изогнувшаяся в бесстыдной призывной позе. Она кого-то напоминала Сашке, но кого — он никак не мог понять. Кроме узкой кружевной полоски трусов, которые больше показывали, чем скрывали, на блондинке ничего не было, и в Сашке, помимо воли, проснулось стыдное и томительное желание — молодой организм среагировал, как надо. Ему даже не понадобилась «тяжёлая артиллерия» в виде разбросанных на тумбочке и кушетке журналов, за глянцевыми обложками которых скрывалась уже не просто лёгкая эротика (Сашка не удержался, быстренько пролистал один и тут же отбросил), справился и так, и от этого Сашке стало особенно муторно и тошно.