Башня. Новый Ковчег

Кирилл не успел ответить — на рации загорелась зелёная кнопка, и узкий экран вспыхнул голубоватым светом.

— Пятьдесят четыре-А. Пятьдесят четыре-А. Слышите меня? Приём.

Кир, сам не понимая, зачем он это делает, но ведомый каким-то безотчётным шестым чувством, медленно, не поднимаясь на ноги, на карачках подполз к телу охранника, трясущимися руками открепил рацию и, нажав кнопку посередине, поднёс устройство к лицу.

— Да, — прохрипел Кирилл. У него было такое ощущение, словно ему в глотку напихали тряпок, и он закашлялся, давясь и пытаясь выплюнуть эти тряпки наружу.

— Да что там у вас? Подавился что ли?

— Н-н-нет, — Кирилл наконец-то справился.

— Савельева уже через вас проходила? Да что у вас со связью? Как слышно? Савельева была? — в голосе послышалось лёгкое раздражение. — Ещё раз спрашиваю: Ника Савельева была?

— Была.

Эта реплика вырвалась у него сама собой — он и под пытками бы не ответил, зачем он так сказал.

— Задержали? — голос заметно повеселел.

— Да.

— Отлично. Дальше действуйте по инструкции.

— Хорошо.

«Надо было сказать — есть, кажется, в таких случаях говорят: «есть», — почему-то подумалось Киру, но рация уже замолчала, и зелёный огонёк на её корпусе погас. Кирилл Шорохов осторожно положил рацию рядом с собой на пол, ещё до конца не осознавая, что он только что сделал. Повернулся к Нике, увидел её округлившиеся от ужаса глаза, искажённый гримасой рот.

— Я ни хера вообще не понимаю. Ника… Ты… Зачем это всё…

***

Дело было сделано.

Кравец нажал «отбой» и отложил рацию в сторону. Как удачно, что девчонка решила пройти через второй КПП, не служебный, а для посетителей, и именно сейчас, в самое безлюдное время. Антон довольно улыбнулся — любил, когда всё складывалось легко, как и должно. Хорошо смазанные шестерёнки хорошо крутятся, а он, Кравец, всё смазал, как надо.

Охрана сработала чётко. И мальчик Поляков проинструктирован, как действовать на случай появления у него Савельева. Антон вспомнил бледное лицо парня, красные заплаканные глаза и девчачьи дрожащие губы, когда тот повторял, что он должен будет сказать Никиному отцу (а Кравец любил, чтобы подчинённые не только слушали его приказы, но и воспроизводили их слово в слово для пущего запоминания), и это его развеселило. Отличный день. Просто отличный.

Ну а теперь — Кравец с хрустом потянулся, разминая плечи — теперь можно и к Литвинову. Как говаривали их далёкие предки: дорого яичко к Христову дню, а добрая весть — ко времени.

И Кравец довольно рассмеялся.

Глава 16

Глава 16. Павел

«А ты наглец, Боря, бог ты мой, какой же ты наглец», — Павел с нескрываемым восхищением смотрел на Бориса, на его крепкую, ладную фигуру. Тот по-хозяйски прошёл в его кабинет, развернулся и теперь смотрел на Павла, чуть прищурив свои зелёные кошачьи глаза.

Обдумав накануне всё сказанное Ледовским и то, что было известно ему самому, всё взвесив и приняв нелёгкое в общем-то для себя решение, Павел не учёл лишь одного — того, что Борис сам явится к нему. Не учёл, выпустил из внимания характер друга. А надо бы было.

В детстве и в юности, и даже позже, уже изрядно заматерев, Павел всегда поражался этому удивительному Борькиному нахальству, святой и непоколебимой уверенности, что ему всё сойдёт с рук. И ему действительно сходило, если не всё, то многое. Неужели и теперь Борис настолько самоуверен, что… или он считает, что Павел не в курсе? Да нет. Всё он прекрасно знает. Павел видел это по взгляду Бориса, чуть осторожному, выжидающему. Видел по развороту головы, по слегка напряжённой позе — позе опасного хищника, который даже ещё не приготовился нападать, но уже напрягся, сжался в пружину, готовую при малейшем неосторожном движении прийти в действие. И именно это — то, что Борис понимал, чувствовал осведомлённость противника, и всё равно пришёл — именно это поражало.

— Ну давай, Боря, начинай первым, — Павел не сдвинулся с места, так и остался стоять возле двери, которую сам открыл Борису минуту назад.

Вместе со словами пришла злость. Тихая, звонкая. Он злился не на самоуверенность Бориса и не на его наглость, и даже не на него самого — Павел злился на то, что Борис вот так, одним махом, решил разыграть всю партию, вытащив припрятанный козырь и поставив на кон жизнь миллиона людей. И ради чего? Ради власти? Денег? Славы? Ради…

— Чёрт, — Павел неожиданно рассмеялся. — Боря, неужели правда, а?

Борис удивлённо вскинул бровь. Очень театрально и одновременно очень искренне. И эта театральная искренность вконец утвердила догадку Павла. Борису не нужны были деньги, они и так у него были, не нужна была власть, вернее, нужна, но не это было определяющим. Его другу важно было наконец-то его обогнать. Хоть где-то прийти к финишу первым. И это было странно для Павла. Это с Руфимовым они вечно соперничали, но у них было дело, общее дело, а с Борисом… С Борисом они всегда шли разными путями. Они не пересекались в профессиональном плане, им нравились разные женщины (во всяком случае Павел так думал), и вдруг… Где, на каком этапе их жизни он стал занозой в Борькиной заднице? Павел посмотрел на друга — Борис улыбался, но глаза оставались холодными, острыми — и вдруг его осенило. Не где. Не когда. Всегда. Он всегда ею был, этой занозой.

Столько лет дружбы не проходят бесследно. Тем более, такой как у них с Борькой. Дружбы, которая больше, чем детские игры и подростковые тусовки, больше, чем проблемы прыщей и пубертата, дружбы, когда одна жизнь — на двоих. Это Борьке можно было рассказывать всё, а можно было не рассказывать, потому что иногда слова бессильны, не нужны и даже вредны. Это Борька проводил с ним все вечера тогда, после смерти Лизы, когда хотелось выть, громко и нечеловески, но выть было нельзя, потому что ты — мужик, а мужику западло. Это всё Борька…

И не мудрено, что они понимали друг друга без слов.

И не удивительно, что и сейчас Борис всё понял правильно.

— Ну наконец-то дошло до тебя, Паша. Как говорится, лучше поздно, чем никогда. Но не будем об этом. Давай сразу о деле. А вообще, присядь, разговор-то у нас серьёзный.

Спокойный и снисходительный тон Бориса даже слегка позабавил Павла. Значит, Борис действительно уверен в своей победе.

— Спасибо, что разрешил. Но я постою, с твоего позволения, — насмешливо сказал Павел.

— Как хочешь, — равнодушно пожал плечами Борис. — Но я бы на твоём месте присел.

— Ладно. Давай без реверансов. Выкладывай, зачем пришёл.

Борис придвинул к себе кресло, сел, удобно облокотившись на спинку и небрежно закинув ногу на ногу. Какой резкий контраст с Ледовским, который не далее, как пару дней назад, сидел в этом же кресле, по-солдатски выпрямив спину. Борис, в отличие от старого генерала, устроился с комфортом, его прежняя напряжённость, которую Павел отметил при встрече, исчезла, уступив место сытой уверенности в собственных силах.