Бастиано Романо

— Да. Но я действительно должен вам кое-что сказать.

Двери лифта открылись на верхний этаж, где было устроено небольшое открытое патио для моего сегодняшнего предложения. Я положил телефон в карман и вышел, извиняясь за опоздание, когда оказался лицом к лицу с папой и Эльзой.

Фон Нью-Йорка освещал ночь вместе с гирляндами, которые я попросил Льюиса установить. Наш ужин стоял на столе позади Эльзы, нетронутый и остывающий с каждой секундой. Отец, увидев меня, не подал виду, но по расширенным глазам Эльзы и шокированному изгибу ее губ струилось чувство вины.

На ней было серебристое бандажное платье Herve Leger, которое я купил для нее на прошлой неделе, и серьги-капли в четыре раза больше настоящей слезы, скатившейся по ее щеке. Ее вишнево-красные волосы развевались на ветру, но она ничего не делала, чтобы укротить их, глядя на меня своими папоротниково-зелеными глазами. Я не мог говорить.

Лицо отца ничего не выражало. Он сделал шаг ко мне, протянул руку, чтобы похлопать меня по плечу, но раздумал и поправил лацканы своего костюма.

— У тебя есть долг перед этой семьей.

Мои глаза сузились от его слов и от того, как он ушел, ничего не объяснив. Я проследил за чувством вины на лице Эльзы и повернулся к Льюису.

— Перезвони сенатору Эриксону и сообщи ему, что я все-таки приду на его прием сегодня вечером. Пусть машина заберет меня через двадцать три минуты — после того, как я закончу ужин.

Он посмотрел на меня и Эльзу.

— Вы уверены?

Я окинул его пристальным взглядом.

— Сделай это.

Он ушел, а я обошел Эльзу, сел в кресло и расстелил на коленях тканевую салфетку. Я не знал, на что нарвусь. Эльза не интересовалась моим отцом, а отец не интересовался Эльзой. Но что-то запечатлело на лице Эльзы чувство вины, и я ждал объяснений, пока ел.

Кольцо прожгло дыру в моем кармане, когда я откусил первый кусок омара. Если бы я был интроспективным, я бы спросил себя, почему я сказал Льюису отправить ответ на приглашение в последнюю минуту, прежде чем узнал, что произошло. Интуиция подсказывала мне, что Эльза каким-то образом предала меня, но все остальные части меня отказывались в это верить.

Я знал эту женщину. Мы вместе учились. Проносили алкоголь в кампус и пили его на футбольных полях по ночам. Трахались под трибунами во время домашних матчей. Она согласилась переехать со мной в Нью-Йорк, когда поняла, что я бы переехал в Алабаму, чтобы быть с ней.

Эта женщина, которая просыпалась рано, чтобы приготовить мне завтрак, и делала за меня заметки, когда семья отрывала меня от учебы, не предала бы меня. Просто не предала.

— Мне очень жаль, — прошептала она, не решаясь сесть.

Я доел омара, затем разрезал филе миньона, тщательно следя за тем, чтобы мои движения были ровными.

Она не предаст тебя, уверял я себя.

Зачем ей еще извиняться? спросил я присутствующего во мне отца.

Эльза остановила мою трапезу, приложив ладонь к моей левой руке.

— Я люблю тебя.

Мой взгляд упал на ее руку, затем переместился на другую, где она сжимала полоску сложенной бумаги. Я протянул руку и вырвал его из ее руки. Ее неумолимая хватка сжалась, и бумага порвалась на углах, когда я вырвал ее у нее.

Она задохнулась от этого звука, ее вторая рука метнулась, чтобы забрать у меня бумагу, но не смогла. Я открыл ее. Чек. Пять миллионов долларов. Подписанный неким Джованни Романо. Он расплатился с ней. За что? Бросить меня?

Ледяная изморозь потянулась по моему телу, когда я уставился на нее мертвыми глазами.

— Пять миллионов долларов? Правда?

Я бросил чек на свою тарелку. Масло от лобстера смочило края, и она схватила его, ее глаза кричали о вине, но от ее рук исходило отчаяние. Я наблюдал, как она протирает чек скатертью, пытаясь вытереть масло, но безуспешно.

Я потянулся в карман, вытащил ее трусики, которые я прихватил ранее, и швырнул их ей в лицо. Она поймала их, прежде чем они упали на пол. Ее глаза расширились, когда она поняла, что это такое, но она все равно использовала их, чтобы вытереть гребаный чек.

Я никогда не видел ничего более жалкого.

Когда чек высох, она встретила мой взгляд.

— Мне очень жаль, — повторила она, и это прозвучало так глупо, что я не мог поверить, что она закончила Уортон лучшей в нашем классе. Не верилось, что это та самая женщина, которая настаивала на том, чтобы она платила за свою половину каждого обеда. — Я… Ты не понимаешь. Это огромные деньги.

— У тебя было бы гораздо больше, так что спасибо, что напомнила мне, какая ты жалкая.

Она вздрогнула от моих слов, а я сухо рассмеялся и потянулся в карман. Ее глаза расширились, когда я вытащил бархатный футляр. Ей пришлось протянуть руку и опереться на стол, когда я раскрыл кольцо стоимостью шестнадцать миллионов долларов.

— Бастиан…

Я выхватил кольцо из футляра и швырнул его за крышу здания, как будто оно ничего не значило. Как будто она ничего не значила. Она заскулила, подбежав к перилам с протянутой рукой, когда я стащил с ее тарелки картошку и обмакнул ее в ее гребаный кетчуп. Если бы я нашел время остановиться, чтобы вдохнуть предательство ее и моего отца, я бы, наверное, сжег Empire State Building вместе с нами обоими.

Это была не ядовитая ярость, наполнявшая мои вены, а бьющее через край предательство, подбирающееся к горлу, пока дыхание не сбилось вдвое, и мне пришлось закашляться, чтобы снова вздохнуть. Она вернулась к столу, кольцо давно исчезло, а порванный и промасленный чек был зажат между ее сцепленными пальцами, словно она думала, что я и его выброшу со здания.

Я был искушен.

Я никогда раньше никого не любил. Я не замечал тонко завуалированных ухаживаний и мафиозных кроликов, которым нужны были мои деньги и статус. Но Эльза была другой. Обычная девушка из обычной семьи, которая и не подозревала о существовании мира коррумпированных сенаторов, "людей с большой буквы", знаменитостей, пентхаусов и дизайнерской одежды. Ее не тронул синдикат Романо, наследником которого я был.

Она мало-помалу проникала под мою кожу, и я позволял ей это, потому что она должна была быть другой.

Как же я не заметил знаков?

Она снова открыла рот — вероятно, чтобы умолять, — но я прервал ее.

— Я никогда не любил тебя, Эльза. — Ложь вырвалась из моих уст, и я проигнорировал тот факт, что ради нее я готов был бросить все — семью, деньги и весь род Романо. — Нам было хорошо, но это было просто развлечение. — Я встал, вытер слезу с ее щеки испачканными маслом трусиками и погладил ее по голове. — Ты не способна дать ничего, кроме теплой киски для траха, а я не способен на любовь.