BATTLEFRONT: Сумеречная рота

В числе раненых оказался и Гадрен. Он потерял руку при взрыве гранаты в последние часы сражения.

— Мы крепче людей, у нас есть запасные руки! — не раз заявлял он в последующие дни, всегда одним и тем же тоном, словно это было заклинание, а не шутка. Несмотря на ранение и запрет Фон Гайца, по утрам он работал вместе с трофейной командой на «Громовержце», выискивая среди обломков припасы, снаряжение и личные вещи друзей.

Таракашка погибла. Гадрен рассказал Намиру о ее последней героической атаке.

— Она бросилась в гущу битвы с развевающимися, словно знамя, рыжими волосами, молча и решительно. На нас летел мотоспидер без пилота, нагруженный взрывчаткой. Она перепрыгнула через штурмовиков. В нее стреляли раз за разом, но лишь задевали, а потом она в упор пальнула по мотоспидеру, и он исчез в клубах пламени. Она погибла, но спасла нас.

— Тут есть хоть доля правды? — спросил Намир.

— В сражении ни в чем нельзя быть уверенным до конца, — сказал Гадрен низким жутковатым голосом.

Больше никто из тех, с кем разговаривал Намир, не видел ее гибели, так что пусть Гадрен рассказывает эту историю как желает. Вряд ли Таракашка была бы против.

Интересно, почему она выбрала это имя?

Жаль, что он не узнал ее лучше.

Он так и сказал Головне, когда они шли по верхнему склону горы. Официально они проверяли, не осталось ли какой угрозы рабочим, которые ездили из Пиньямбы на горноперерабатывающий завод, — какие-нибудь неразорвавшиеся снаряды или контактные мины, хотя они оба не слишком годились для этой работы.

— Тут уж ничего не поделаешь, — сказала Головня. Намир хотел было рявкнуть на нее, но она продолжала. — Все было у нее в порядке. Ты не был ей нужен, но свою роль сыграл.

Намир кивнул, опустился на колени, поднял острый осколок обсидиана и швырнул его вниз.

— Я понял. Но единственно, почему я все еще здесь…

«Я не хочу сражаться рядом с чужаками», — подумал он. Зачем быть достойным своих друзей, если все они уходят? Но он не мог заставить себя сказать это.

Головня все равно не слушала его. Они продолжали спуск, порой обходя минный кратер или труп солдата, который уже расклевывали пепельные ангелы.

— Мне тоже их не хватает, — через некоторое время сказала Головня. Это звучало обличающе, словно она ожидала от себя большего. Женщина остановилась, и Намир подошел к ней поближе. Они молча стояли, пока Головня не заговорила снова: — Почему я всегда остаюсь в живых?

Он внимательно посмотрел на нее. Ее маска была не более красноречивой, чем лицо.

— Не знаю. Просто некоторым из нас так везет. — Это был неудовлетворительный ответ. Он мог лишь посочувствовать ей. — Я вот тоже выживаю.

— Ты еще молод. Почти ровесник Таракашки.

— Я занимался этим…

— …дольше, чем любой из нас. Знаю. Но это не одно и то же.

Она снова двинулась вперед, но теперь шаг ее был медленным и размеренным.

— Ты нужна мне, и ты это знаешь, — сказал Намир. — Мы живы благодаря тебе.

Благодаря тому, что она говорила. Он кивнул в направлении горы. Голос его был торжественным. Это было утверждение — не вопрос и не оправдание.

— Не мне. Благодаря Горлану, — возразила Головня, затем обернулась к нему и заглянула ему прямо в глаза — как будто сквозь надетую маску.

— Мы все сделали правильно, — сказала она. — Я остаюсь.

Пиньямба была свободна, ее имперские хозяева сбежали, сдались или переметнулись к повстанцам. Довольно основательная городская оборона попала в руки повстанцев, что гарантировало как минимум краткую отсрочку карательного удара. Пиратские передачи и перехваченные имперские сигналы указывали, что по всей планете начались мятежи, что также отсрочит неминуемый контрудар Империи.

Намир знал все это потому, что бойцы из ячейки Ниена Нанба каждый день затаскивали его на встречи городского переходного правительства. Для командира Сумеречной это было сущим мучением — споры о том, кто будет управлять какой водоочистной системой и не следует ли сократить городскую искусственную ночь на период реконструкции. Единственной ролью Намира было выступать в те моменты, когда затрагивались военные вопросы, и иногда предлагать своих солдат в качестве разнорабочих.

Что ж, хотя бы ни Намира, ни других солдат Сумеречной, проводивших время в Пиньямбе, не восхваляли как героев — салластане были слишком заняты и слишком прагматичны, а кроме того, понесли достаточно большие потери. Тем не менее то один, то другой салластанин подходили к ним и негромко благодарили, или какие-нибудь старые женщины совали в руку букетик цветов, или какой-нибудь фрукт, или какой-то кусочек металла с гравировкой.

— Салласт изменится, — в конце каждой встречи говорил ему Ниен Нанб. В первый раз Корджентейн перевела ему эти слова. Потом он уже сам понимал их.

После встреч Намир гулял по улицам Пиньямбы, которые всего несколько дней назад были пусты, а теперь забиты народом. Он наслаждался видами странной и чудной пещеры, шагал по берегам бирюзовых каналов и пальцами проводил по желтой пыли, покрывавшей камни. Когда вокруг не было людей, ему нечего было стесняться.

Но от своих обязанностей не убежишь. Кроме встреч в Пиньямбе, Намиру приходилось на рассвете проводить совещания с остатками командования Сумеречной.

— Переходное правительство хочет, чтобы мы задержались как минимум еще на пару недель, — сказал он им на четвертый день после осады. — Как только они почувствуют себя в безопасности, мы уйдем. Это снизит угрозу со стороны Империи — они не так будут стремиться сровнять здесь все с землей. Понимаю, передышка будет недолгой, но этого хватит, чтобы вернуть «Громовержец» в рабочее состояние или найти другой транспорт.

— Давайте примем второй вариант, — пробормотала Вифра.

Намир скривился. После того как буровые команды выпустили наружу лаву, у нее в распоряжении осталась всего горстка инженеров.

— А что потом? — спросил Карвер.

— Ты имеешь в виду Куат? — ответил Намир как мог небрежнее.

Солдат кивнул. Хобер отвел взгляд. Фон Гайц смотрел на Намира в упор. Остальные молча ждали.

— Больше не рассматриваем этот вариант, — сказал Намир, — по очевидным причинам.

— Тогда что… — начал было Карвер.