Баязет

– Чикчиры сымать будешь? – спросил Ватнин, внимательно приглядываясь к сотнику.

– Снял бы и чикчиры, – отозвался Карабанов, – да сраму не оберешься… Помоги мне, есаул, барабан забить, а то у меня пальцы не слушаются.

Ватнин взял револьвер поручика, проворачивая барабан, втиснул в гнезда свежие патроны. Взвел курок, трахнул в небо пробным выстрелом, вернул оружие.

– Сгодится, – сказал.

Спрятав револьвер, Карабанов хотел спускаться с крыши, но Ватнин остановил его:

– Сиди уж здеся!

– А что?

– Сиди, говорю…

Карабанов приложил руку к голове:

– Башка трещит… Зачем я тебе, есаул?

– Так, – ответил Ватнин. – Больно уж ты рахманный севодни. Я тебя не пущу одного… До греха-то недалече!

– А, черт с тобой, – ответил Карабанов, но спорить не осмелился и снова завалился на свою вшивую бурку…

Вскоре на крышу поднялся штабс-капитан Некрасов, стал протирать линзы бинокля, всматриваясь куда-то.

– Вы ничего не слышали? – спросил он.

– Опять хабар, – отмахнулся Ватнин.

– Нет, – возразил Некрасов, – новостей нету. А вот часовые с минарета уверяют, будто слышат далекие залпы.

– Где? – поднялся Карабанов.

– Со стороны Чингильского перевала… там!

Карабанов отобрал у Некрасова бинокль.

– Ни черта, – сказал он. – Впрочем, у меня круги в глазах, я даже вас плохо вижу…

Поднялся на ноги Ватнин.

– Дай-кось! – приложился к биноклю, расставив для крепости ноги, долго стоял молча, напряженно вглядываясь на север, куда утекали овражные низины плоскогорья.

– Ну? – спросил Некрасов.

Ватнин рывком опустил бинокль.

– Готово, – ответил он.

– Идут?

– Пришли, – сказал сотник. – Будто баранты пасутся, так мне блазнилось поначалу-то. А когда присмотрелся, то вижу: палатки в стену стоят. Дым видать…

Некрасов посоветовал:

– Назар Минаевич, голубчик, велите сотням дать стройный залп, чтобы гарнизон поднялся. А я сбегаю к Штоквицу.

Штоквиц трогал лицо пальцами, и пальцы оставляли на серых щеках вмятины. Известие Некрасова он встретил спокойно.

– Чепуха, – ответил он, – я уже ни во что не верю. А вот фокус могу показать. – Он залез к себе в рот и, расшатав зуб, вынул его из десен. – Видите? – спросил, отплевываясь. – Уже восьмой пошел. Скоро ням-ням будет нечем… Цинга, милейший, скорбут-с!

– Да послушайте же вы! – закричал Некрасов. – Ватнин видел даже палатки. Он говорил, что это недалеко. Верст за десять отсюда. Они уже спустились с гор перевала.

– Поднимусь на минарет, – решил Штоквиц.

На лестнице он часто присаживался. Ступени были загажены часовыми, которые не давали себе труда спуститься во двор. Штоквицу было не до брезгливости – капитан задыхался после каждой ступеньки, винтовая лестница ходила под ним ходуном.

– Что тут? – спросил он часовых, оглядывая Баязет с высоты башни.

– А ничего, ваше благородие.

– Говорят, что Тер-Гукасов разбил лагерь где-то тут невдалеке. Вы не видели?

– Нет, ваше благородие. Это баранты гонят.

– Тьфу, черт! – выругался Штоквиц, проклиная Некрасова, который заставил его подняться на эту вышку. – Всегда эти умники завихряются в воображении!

Спустившись вниз, комендант велел Потресову дать сигнальный выстрел с пыжом. Старый майор сам вложил в пушку холостой заряд, пригнал к нему пыж, скомандовал:

– Запал!

Пушка рявкнула, и людям пришлось разочароваться: ответного сигнала не последовало.

Штоквица скрючило снова:

– Слушайте, майор, где у вас… это?

– Что, господин капитан?

– Ну, разве трудно понять? Где у вас можно…

– А-а, – догадался Потресов, – зайдите за стенку.

Некрасова комендант потом разругал.

– Бредите? – сказал он недовольно. – Людей взбаламутили!

Однако в настроении гарнизона что-то вдруг резко изменилось. Еще недавно безжизненно лежавшие по углам солдаты сейчас задвигались, послышались споры, стрельба по туркам усилилась.

– Даже и так, – ответил штабс-капитан Штоквицу, – но уже лучше стало. Веселее…

Теперь отовсюду слышались возгласы – то один, то другой солдат замечал вдалеке от крепости признаки близкого войска. Многие уверяли, что видят даже движение многочисленной кавалерии.

– Ладно, – согласился Штоквиц и велел вызвать музыкантов наверх.

Бедные музыканты! На кого они стали похожи за эти дни! Голодные, измученные, шатаясь от слабости, они собрались под аркою аппарели, жалобно позвякивая инструментами.

– Играй! – велел им Штоквиц.

И тут случилось непредвиденное: музыканты не могли выдавить из груди дыхание, чтобы извлечь из инструментов хоть одну ноту. Бедные, они старательно дули в трубы, старательно щелкали пальцами по клапанам, но из инструментов выходило только сиплое шипение.

Штоквиц был настолько поражен этим, что даже не осмелился ругаться.

– Кто сможет? – сказал он, забирая горн в руки. – Пять рублей кладу, кто выдует «зорю»!

– Десять, – сказал Карабанов.

– Двадцать, – набавил Некрасов.

– Рупь, – закончил отец Герасим, – неча баловать человека. Все равно пропьет!..

Вызвался один – солдат Потемкин:

– Умел я когда-то…

Но, сколько ни бился, напрягаясь, у солдата ничего не получилось, и тут сверху раздался радостный крик часового:

– Братцы, зашевелились!

Все выбрались на крепостные фасы, откуда было далеко видно, и взору людей открылась торжественная, незабываемая картина: «построение перед боем» – так называлась эта картина.

– Красота! – воскликнул Некрасов.

Долина, раскинувшаяся на подступах к Баязету, была словно разделена на клетки шахматной доски. И вот чья-то невидимая, но опытная рука вдруг легко и почти игриво расставила по этим клеткам фигуры взводов, рот и батальонов. Казачьи сотни в крутом разбеге сделали широкий заезд по кругу, волоча за собой длинный шлейф бурой пыли, и вот уже осадили на повороте, оцепив фланги будущей битвы. Обдуманно и несуетливо фигуры войска начали перемещаться по горной плоскости – ход за ходом, этап за этапом, избегая препятствия, готовя противнику поражение.