База 211
Шрифт:
– Исследовательский зуд? Похвально, – Сэм улыбнулся и на миг задумался. – Только немного. И держаться один за другим. Я пойду впереди, ты за мной, и не спорь. Если что, не вздумай меня тащить, немедленно беги за помощью. Дай честное слово, иначе наш поход отменяется.
Вилли не очень охотно кивнул, но все же подчинился. Вообще-то требование было разумным в данных обстоятельствах.
Они пошли гуськом, не разговаривая и ступая след в след, Вилли нес теперь фонарь и светил им исключительно вверх. Неприятного белесого мерцания хватало, чтобы видеть дорогу впереди, ровную, как гудронное шоссе, и Бохмана более занимал свод тоннеля, на котором не терял надежды разглядеть след от торпедного удара. Прошли они, однако, действительно недалеко. Пол малым наклоном все же уходил слегка вниз и влево,
Как вдруг их настиг удар. Вернее, будто бы Сэм и Вилли внезапно упали в воющую пустоту. Причем звука в реальности никакого не было, а словно хлестнули невидимым бичом по слуху и зрению одновременно, у Бохмана немедленно носом пошла обильно кровь. Оба, как подкошенные, рухнули на четвереньки.
– Назад! Ползи назад! – хрипел Сэм и не справлялся с собственным голосом, крик его тонул, будто в скрежещущем визге. – Назад!
Вилли послушался и пополз, тычась ослепшим лицом в пол, от него тянулся кровянистый след. Уши у обоих болели нестерпимо, барабанные перепонки едва выдерживали натиск звуковой волны на пределе ультрачастот. Сэма стошнило, наплевать, пусть! Он все равно, ни на секунду не останавливаясь, полз следом. Потом визг оборвался так же неожиданно, как настиг их безрассудные тела, будто бы они преодолели некий запретительный барьер. Сэм и рядом с ним Вилли повалились на ледяной камень, еле дыша и почти теряя сознание от пронзительной и горячечной головной боли.
– Кажется, кончилось, – отдышавшись наконец, произнес Бохман и попробовал сесть.
– Все только началось, – вытирая мокрый рот, ответил ему Сэм. После повернулся к выходу и прислушался: – Вернер по-прежнему лается. Значит, их не задело. Лишь нас одних.
– Что это такое было, а, Смит? – Бохман уже встал на оба колена, готовясь подняться на ноги. – Давай руку, не стесняйся, я никому не расскажу, – и жалко улыбнулся.
– Не знаю я. Но в одном теперь уверен. Эта дрянь в тоннеле и была всему причиной.
– Магнитная аномалия? А может, русские? – ляпнул первое пришедшее на ум Вилли.
– Не болтай ерунды, и тем более не повторяй за другими недоумками. Какие русские? Подобных технологий не может быть, по крайней мере, пока. И сейчас не время строить предположения, надо выбираться прочь.
Преодолевая головокружение и вязкую боль, они с трудом встали на ноги и, тесно обняв друг дружку для лучшей опоры, безнадежно спотыкаясь на каждом шагу, побрели к выходу из самозваной пещеры. Сэм тащил за собой на поясном ремне никому теперь не нужный, расколоченный вдребезги аккумуляторный фонарь.
ВОДОРАЗДЕЛ ВТОРОЙ ПИР НА ПЕПЛЕ
1
Поселок, лежавший под ними, к сожалению, охранялся на совесть. Почуяли и подняли тревогу. Да и как иначе, раз знают они сами, значит, знают и те, внизу. Но позиция хороша – любое движение как на ладони. А солнце зайдет за горизонт еще ой как нескоро!
10
Данте Алигьери, «Божественная комедия», в переводе М. Л. Лозинского.
Уже на подходе они точно знали – сведения, переданные для них в Москве, абсолютная и непреложная правда. Здесь же, на месте, они определили присутствие трех «обращенцев», как Игер и Тили называли подобных им и самих себя. Была тогда лютая метель, они еле-еле ползли на брюхе, перед тем зарыв сани с припасами неподалеку в снегах у западной скалы. Тили хотела остаться там и переждать – очень сильно бушевала непогода. Но брат сказал «нет». Время дорого, это последний взрыв стихии перед замирением. Сейчас самый походящий момент узнать наверняка. Они тогда все же доползли, и то лишь потому, что не вполне каждый из них человек, им не разорвало легкие, а невероятная сила лап и жестоких когтей позволила вгрызаться в ледяной настил, не давая буре унести себя прочь. И, как оказалось, очень
правильно сделали, Игер всегда делает правильно, надо только его слушать. Они засекли всех троих, и в общем-то наплевать, если их учуяли тоже, попробуй, выйди в такую метель, себе дороже.Потом они еще дня два не обращались, лежали тихонечко под санями, для дополнительного тепла закутавшись в осыпавшийся над ними горкой, пушистый снег, спали уютно, совсем как звери, даже думать ни о чем не хотелось, а говорить они тем более не могли. После шторма отошли благоразумно подальше от залива, на расстояние, когда присутствие уже не читалось, да все равно ведь местоположение базы раскрыто. Тогда наконец переоделись, поели, как люди, мясных консервов, еще осталось с пол-ящика американских жестянок с говядиной, ими разжились на стоянке в Исландии. Теперь брат велел не щадить запас, чтобы не таскаться с лишним грузом, сейчас маневренность – главное. Они еще разогрели кипятку на спиртовой горелке, чайной засыпки оставалось с гулькин нос, можно и приэкономить, а вот колотого неровно белого сахару каждый взял по куску – его пока хватает, как и шоколадных плиток, неприкосновенных, на самый тяжелый случай. Всего лишь общая бестолковая инструкция, им с братом голод не грозит, однако Игер правило соблюдал и заставлял Тили. Они как все, ничуть не лучше. И если могут обходиться без неприкосновенных запасов, это не повод, чтобы жрать шоколад на стоянках.
Тили тогда, грызя сахар совершенными, ровными, снежными зубами, сказала ни к чему, а просто так, уж очень намолчалась за время непогоды:
– Если выродков в поселке всего трое, то еще не так плохи наши дела, – сказала и тут только поняла, как ужасно оговорилась.
– Выродков там больше полусотни. Все фашисты – выродки, без исключения, – оборвал ее брат и строго спросил: – По-твоему, мы тоже выродки?
– Да я не в том смысле, – стала оправдываться Тили, она и в самом деле не считала этих эсэсовских «обращенцев» ровней себе. Но и упряма была, потому возразила: – Мы тоже особенные люди, разве нет?
– Еще бы не особенные! Все советские люди особенные! И мы, и якуты, и узбеки, и черные и белые, и даже немецкие коммунисты! А все нацисты – выродки. Сто раз тебе повторял: главное не то, что ты можешь, а кто ты есть в своем сердце; Капитоныч то же самое говорил и других учил. Вот вернемся, нас примут в партию. Обязательно! Тогда и мы будем настоящими коммунистами. И если потребует наше правое дело – умрем в застенках, но тайны не выдадим, – Игер сказал так гордо и красиво, отчего Тили очень стало радостно: какой замечательный у нее брат. – Вот кто-то, к примеру, знает, как строить самолеты, а кто-то в шахматы играет замечательно за честь страны. Ты же этого делать не умеешь. Зато умеешь обращаться и выслеживать любое живое существо, еще драться, как мало кто может. У каждого советского человека свой талант, вместе мы сила. А наш Вождь, он вообще делает то, что никто больше в целом свете делать не способен, – он думает один за всех. Вождь, по-твоему, тоже выродок?
– Что ты! Он самый лучший человек! Ему обращаться нельзя! – Тили невольно представила себе Великого Гения Всех Времен и Народов бегающим по лесным кустам в волчьей шкуре и чешущим блох. Очень непочтительное вышло бы зрелище, и она прогнала прочь кощунственное видение. – Это хорошо, что он не умеет. Ему не солидно.
– Вот именно. Забава это все, но забава, для народа полезная. Всего лишь игра природы, помнишь, нам тот старичок ученый рассказывал, чтобы мы знали про себя и не смущались.
– Не такой уж он и старичок. Я слыхала, он даже в Англии был, хотя и не шпион. Фамилия у него смешная, на «капище» похожа, я забыла точно. А теперь, говорят, хочет для нашей победы бомбу построить, какой еще ни у кого и никогда не было. На атомном ядре.
– Да не на ядре, дурочка! На ядерном распаде. Только не в бомбах ведь дело. Сейчас не об этом думать надо, а как бы наши под Сталинградом фрицев доконали. С самого Порт-Стенли никаких известий. С ума можно сойти. Окружили уже или не окружили. Много твои бомбы помогут! Старичок, ему-то что, сидит себе в лаборатории, но для оружия главное – не какое оно, а в чьих руках. И готов ли ты с тем оружием принять смерть, или бросишь его и побежишь куда глаза глядят, которые от страха велики.