Баженов

В следующих пунктах инструкции внимание обращено на качество материалов и самого строительства. Есть и конкретные указания, профессиональные советы: «Известь обыкновенно бывает вязче и лучше к строению, если она по заморений долго лежала, и потому надобно заготовлять ее ныне сколько можно более и заморя беречь в ямах». И далее: «…как возможно стараться чтоб с самого фундамента основывать новые строения крепче», «чтоб кирпичи не инако были сделаны как из такой глины, из которой чрез несколько уже лет, а не в один год сырость была выжата морозом, а кирпичи делать по задаваемым от архитектора образцам».

Заботясь о том, чтобы строительство обошлось по возможности дешевле, Баженов вместе с тем в инструкции советует к экономии относиться разумно, не наносить ущерба качеству во имя дешевизны: «…не всегда по подрядам те работы лучше, которые дешевые и для того повелеваем вам взирать более на доброту, нежели иногда на дешевизну».

Дело продвигалось. Но слишком много времени стало уходить на всякие проволочки, переписку.

— Поверишь ли, Федор, — возбужденно рассказывал Баженов Каржавину, — я в каком-то дурацком положении нахожусь. Вроде бы главою строительства определен, а прав почти никаких. Люди идут ко мне с просьбами, а я не могу им ничего ответствовать, на все должен соизволение ждать. К тому же — это, ей-богу, смешно — вынужден разным особам доказывать, и не на деле, а на словах, что я, прости господи, при своем уме. Многие мои предложения чины разные в штыки принимают. Мол, так не принято у нас. Да еще слухи распространяют, что опытности во мне нет. Вот и приходится доказывать, что то или се доселе не принято было потому, что и строить не доводилось ничего подобного. А мне-то ведь виднее — что надобно и чего ненадобно. Приходится азбукою заниматься, даже доказывать, что мне при строительстве лекарь нужен, потребны люди со знанием диалектов, чтобы полезные книги переводили, помогали людей наукам учить, поспешествовали общениям с мастеровыми иноземного происхождения. Надо в умы вдолбить, что сие строительство не приемлет такой методы — тяп-ляп и… слепили.

На оной стройке разные поколения не токмо трудиться, но и учиться должны. Сие должна быть академия строительных наук, фундамент будущего архитектурного процветания России. Я как мыслю… Кремлевские строения — это токмо начало реконструкции Москвы. Когда сердце города излечим, тогда, глядишь, и все тело оздоровим. Затея грандиозная, она меня десять раз переживет. Стало быть, не токмо во мне дело, заботы общие. Сие хлопоты многих поколений. Ну а пока я вынужден с малого начинать, доказывать свою причастность к архитектуре, что я ею сызмальства влеком и множество разных опытов при строениях имею.

Каржавин не перебивал. Молчаливо перекладывал листы с эскизами, набросками. Лишь изредка исподлобья бросал взгляды на Баженова, который временами вроде бы даже забывал о своем собеседнике и, как-то странно скорчившись, засунув руки под мышки, метался по зале, размышляя сам с собой.

— Где нет хозяина, там нет и порядку, только одна видимость, что порядок. Когда хозяев много, то получается, что их совсем нет. Ибо строгостей много, а толку мало. Каждый командует по своему разумению, кто в лес, кто по дрова, а дело стоит, а я мечусь, вот как сейчас, перед каждой влиятельной особой оправдание держу, бумаги отписываю, целые фолианты отчетов составляю. Добро бы о деле шла речь, а то так… Разумно ли это? Я мыслю так: доверено — баста.

Хоть и более кто чинами, но командовать мною по пустякам и особливо касательно строительных дел — сие не дело. Ежели по всякому воводу я должен согласия в дальних переписках искать — тоже глупость. Кто должен быть за все в ответе? Я! С меня и спрос. Так зачем же обременять ненужностями и недоверием? Кому от этого выгодность? Кому, позвольте спросить, выгодно, что я много времени попусту трачу, что люди, при строительстве определенные, казенные деньги получают, а само дело за неразумностью организации замедленный ход имеет? Ведь получается, что от этого и расходность растет. Вот ты, Федор, в этих науках ученость имеешь. Так скажи, не глупость ли это?

— М-да, — задумчиво произнес Каржавин и загадочно улыбнулся. — Ладно, уломал ты меня. Вели казенную бумагу писать. Остаюсь. На досуге поразмыслим, может, чем и помогу.

Баженов подал ходатайство о необходимости пополнить штаты Кремлевской Экспедиции и архитектурной команды. И не только за счет архитекторов, художников, мастеровых. Он нуждался также в людях, хорошо знающих математику, иностранные языки. «Теперь я приискал одного, учившегося в чужих краях 13 лет сперва на своем коште, а потом несколько годов и на казенном, — писал Баженов начальству, — а содержание его последнее было бы зависимо от Коллегии иностранных дел, откуда он имеет и отпуск с награждением чина коллежского до приискания себе в другом месте службы. Ныне он желает быть при мне в помощниках; должность его и знания не в чертежах и не в рисунках, но именно в рассуждениях о математических тягостях, в физике, в переводе с латинского, французского и с эллино-греческого языка авторских сочинений величавых пропорций архитектуры, да и, впрочем, что в таком величайшем здании, каково будет кремлевское здание, да и по нынешнему при модели делу такого человека иметь весьма нужно и необходимо для рассуждения математических правил и примечаний; и так, чтобы не упустить его куда в другую команду, я имею честь Экспедиции Кремлевского строения оного коллежского актуариуса Федора Каржавина представить, чтобы соблаговолила его принять для вышеописанных резонов, и определить с жалованьем на 1-й случай, как 1-го класса помощнику, и ко мне его прислать».

***

Вскоре после приезда в Москву Баженов женился. Его супругой стала Аграфена Лукинична (до замужества) Красухина.

К сожалению, о жене архитектора, их детях, да и вообще о семейной жизни Баженовых сохранилось чрезвычайно мало сведений.

Аграфена Красухина была единственной дочерью каширского дворянина, рано умершего в чине сержанта. В их небогатом имении всеми делами ведал «невесть откуда и как назначенный опекун» С. С. Галдилин, человек жадный, с авантюрными замашками. Он мечтал окончательно завладеть имением Красухиных, пользуясь безропотностью и кротостью законной наследницы. Галдилин, жаждущий, кроме того, карьеры, умудрился каким-то образом в Комиссии по составлению нового уложения, которая начала свою предварительную работу в Москве с июля 1767 года, быть представителем сразу от двух сословий. Аграфена и ее опекун жили в это время в доме Каржавиных, в Замоскворечье. Кстати, именно в этом районе города, на берегу Москвы-реки, напротив Кремля, обосновался затем и Баженов. Будучи в Москве, он навещал Каржавиных, где и познакомился со скромной девушкой. Между Аграфеной и Баженовым с первого знакомства возникла любовь. Вскоре они поженились.

НАДЕЖДЫ И РАЗОЧАРОВАНИЯ

Императрица Екатерина Алексеевна, как и многие ее современники, уверовала во всемогущество разума. По этому пути она устремилась к Олимпу славы.

«Я начала читать, потом писать Наказ Комиссии Уложения, — сообщает Екатерина. — Два года я и читала и писала, не говоря о том полтора года ни слова, но следуя единственному уму и сердцу своему с ревностнейшим желанием пользы, чести и счастья империи». Свой выбор она остановила на философских трудах Монтескье. Его смелые мысли соответствовали ее решительному настроению. Этот сторонник дворянско-конституционной монархии нападал на основные пороки, порождаемые неразумной организацией человеческого общества. Его главный труд — книга «О духе законов» стала «молитвенником» Екатерины. Она признавалась: «Для пользы своей империи я обобрала президента Монтескье, не называя его, надеюсь, что если с того света он увидит мою работу, то простит этот литературный грабеж для блага двадцати миллионов людей, какое из того должно последовать». Однако Екатерина не только «обобрала» прославленного философа, но и основательно «отредактировала» его.

Монтескье выступает против «злоупотреблений власти». Он пишет: «Если в руках одного и того же лица или учреждения власть законодательная соединена с исполнительной — свободы не существует». Этот аргумент императрицу не устраивает. И она логично, как ей кажется, доказывает разумность противоположного: «Пространное государство предполагает самодержавную власть в той особе, которая оным правит». «Всякое другое правление не только было бы России вредно, но и вконец разорительно».

Оправдание своей монархической позиции Екатерина находит и у западных философов. Она учится у Вольтера примирять свободу с могуществом абсолютной власти. «…все прочие, — пишет она в 1764 году, — медлительнее в исполнениях и многое множество страстей разных в себе имеют, которые все к раздроблению власти и силы влекут, нежели одного государя, имеющего все способы к пресечению всякого вреда и почитающего общее добро своим, собственным».

Екатерина строит для себя следующую формулу: произвол — это бесчеловечно. Миром должен править разум. Но его должен кто-то олицетворять. Вольтер учит, что таковым должен являться просвещенный монарх — верховный судия и покровитель справедливости, честности, разума. Таким образом, Екатерина с помощью авторитетных философов решает давнишний спор о том, что такое «хороший царь» и почему самодержавная власть может быть наилучшей формой правления.

У Вольтера, между прочим, Екатерина нашла и то, что, по ее мнению, недоставало у Монтескье, который выдвигал слишком общие тезисы, подвергал многое жесточайшей критике, из чего почти следовало, что надобно все радикально менять. Вольтер не столь мрачен. Он признает абсолютную власть и допускает возможность свобод, в том числе свободу нравов, предлагая, как дотошный лекарь, лечить конкретные язвы на теле общества.

Так в своем Наказе императрица помирила Монтескье и Вольтера. Теперь ей предстояло запастись лекарствами для лечения язв. В этом деле большую услугу ей оказал другой философ — итальянец Беккарий. Почти вся десятая глава Наказа «Об обряде криминального суда», посвященная уголовному праву и исправлению нравов, — это мысли, взятые из книги Беккария «О преступлениях и наказаниях». Этот философ во многом расходится с Монтескье и ближе к идеям Руссо, которому Екатерина покровительствовала, но произведения коего не всегда почитала. Беккарий выступал в защиту угнетенного большинства, против привилегий дворянства. Однако Екатерина умудрилась и на сей раз найти примиренческую стезю, встав на абстрактную позицию «блаженства всех и каждого». Она проповедует в Наказе всеобщее человеколюбие и терпимость, выступает против пыток, за гласность суда, за «приведение в совершенство воспитания», за широкое распространение просвещения. «Преуспев, по мнению моему, в сей работе довольно, — пишет Екатерина, — я начала казать по частям, всякому по его вкусу, статьи, мною заготовленные, людям разным…» Первоначальное знакомство «по частям» и «по вкусу» — это был тактический прием. Наказ был составлен так, что различные его страницы отвечали вкусам, запросам и умонастроениям самых разных людей. Такой метод прочтения пропагандистски был выгоден. У представителей разных сословий создавалось впечатление, что императрица разговаривает с ними на понятном для них языке, читает их сокровенные мысли. Общественное мнение сложилось благоприятное. Оно распространилось и за пределы России. Екатерина велела разослать отдельные перепечатанные или переписанные от руки главы Наказа писателям, философам, просветителям с мировыми именами. Их авторитет и осведомленность о новшествах в России были нужны ей для пропаганды своей деятельности. Цель была достигнута. Екатерина популярностью затмила всех своих зарубежных коллег. В письме к российскому посланнику в Париже Дмитрию Голицыну Вольтер писал: «Людовик XIV, расточавший свои щедроты писателям в Европе, стоит много ниже вашей Государыни: он требовал указания ему повсюду достоинств, а Императрица сама с ними ознакомилася. Веления своего сердца она подчиняем советам разума. Желаю, чтобы царствование ея было столь же продолжительно, как оно делает его достославным».