Беатриса

— Вы бросаетесь на женщин, как на диван, — проговорила она, смеясь.

— И, однако, он не придерживается турецких взглядов, — вмешалась Фелисите, которая даже сейчас не могла удержаться от шутки.

Каллист поднялся, взял руку Камилла и поцеловал ее; потом он подошел к роялю и пробежал пальцами по всей клавиатуре, вызвав немало шуму. Веселый вид Каллиста, его живость заинтересовали Фелисите.

— Что с вами? — шепнула она Каллисту на ухо.

— Ничего, — ответил тот.

«Между ними что-то произошло», — подумала мадемуазель де Туш.

Маркиза сидела с непроницаемым видом. Фелисите попыталась вызвать Каллиста на разговор в надежде, что он проболтается, но юноша заявил, что его матушка будет беспокоиться, и в одиннадцать часов откланялся, унеся на прощание огненный и проницательный взгляд Камилла, — впервые она услышала от Каллиста подобный ответ.

После тревожного полусна, наполненного мечтами о Беатрисе, после бесплодных блужданий по Геранде в ожидании ответа, который все не приходил, Каллист наконец получил долгожданное письмо, которое вручила ему горничная маркизы, и он убежал в глубину сада, в грот, чтобы прочесть приведенное ниже послание.

От Беатрисы к Каллисту

«Вы благородное дитя, но Вы только дитя. Вы всем обязаны Камиллу, которая обожает Вас. Вы не найдете во мне тех совершенств, которые отличают ее, ни того счастья, которое она Вам так щедро дает. Что бы Вы ни говорили, — она молода, а стара я; сердце ее полно чудесных сокровищ, а мое пусто, она предана Вам, чего Вы не можете оценить в полной мере; в ней нет и тени эгоизма, она живет только Вами; а я исполнена сомнений, я вовлекла бы Вас в орбиту скучной, неблагородной жизни, жизни, которая испорчена совершенной ранее ошибкой. Фелисите свободна, она может жить так, как хочется, а я раба. Наконец, Вы забываете, что я люблю и любима. То положение, в каком я нахожусь, обязывает меня защищать себя от всяких проявлений чувств. Любить меня или говорить о своей любви ко мне — оскорбление со стороны мужчины. Ведь новая моя ошибка поставила бы меня на одну ступень с самыми низкими созданиями моего пола! Вы молоды, Вы деликатны, как же Вы вынуждаете меня говорить Вам такие вещи, — ведь, выходя из сердца, они оставляют в нем кровавый след. Я предпочла разрыв, непоправимое несчастье — стыду медленной, каждодневной лжи, предпочла погубить себя, чтобы остаться честной; и в глазах большинства людей, уважением коих я дорожу, я стою еще достаточно высоко; однако один ложный шаг, и я упаду, и упаду еще несколькими ступенями ниже. Свет не отказывает в снисхождении тому, кто хотя бы постоянством может прикрыть, как покровом, беззаконность своего счастья; но свет беспощаден к пороку, ставшему привычкой. Я не презираю Вас, не испытываю к Вам гнева, — видите, я отвечаю Вам просто и искренне. Вы молоды. Вы не знаете света, Вас увлекает фантазия, и вы не способны, как и все чистые люди, черпать рассудительность в том опыте, который дается несчастьем. Скажу больше. Я была бы самой униженной в мире женщиной, я испытала бы тысячу терзаний, я была бы оставлена друзьями и близкими, наконец, все отвернулись бы от меня, — все это, багодарение богу, не так и не будет так, — но, если бы свершилась месть небес, свет никогда бы больше не увидел меня. Да, у меня хватит силы убить мужчину, который осмелится заговорить со мной о любви, если только в таком моем положении мужчина посмеет приблизиться ко мне. Теперь Вы знаете самую суть моих мыслей. Быть может, я должна быть благодарна Вам за Ваше письмо. После этого письма, и особенно после моего ответа, я могу чувствовать себя в Туше, даже в Вашем присутствии, вполне свободной, могу стать сама собой — такою, какой Вы хотите меня видеть. Не буду говорить, в каком нелепом и горестном положении очутилась бы я, если бы мой взор переставал выражать те чувства, на которые Вы жалуетесь. Вторично похитить друга у Камилла — да это доказательство бессилия, на которое ни одна женщина вторично не пойдет. Люби я Вас безумно, до ослепления, забудь я все, — я все время видела бы перед собою Фелисите! Любовь ее к Вам — такая преграда, какую не преодолеть ни на каких крыльях, даже на крыльях ангела: только демон не отступил бы перед столь гнусной изменой. На это, дитя мое, имеются тысячи соображений и причин; благородные и тонко чувствующие женщины берегут их про себя, да, впрочем, мужчины не понимают в этом ровно ничего, — я имею в виду и Вас, хотя в данном случае Вы больше напоминаете нас, женщин.

Наконец, у вас есть мать, которая являет Вам пример, какою должна быть женщина: она чиста и непорочна, она выполнила свое благородное предназначение. Я знаю о ней немного, но и этого достаточно, чтобы на глазах моих выступили слезы, а в глубине сердца шевельнулась зависть. И я могла быть такой же! И такой, Каллист, должна быть Ваша жена, и такой должна быть Ваша жизнь. Я не буду больше с насмешкой и злобой отсылать Вас к этой девочке Кергаруэт, которая наскучит Вам в течение месяца, — нет, Ваша жена должна быть достойна Вас. Если бы я стала Вашей, я испортила бы Вам всю жизнь. Вам не хватило бы веры, постоянства, или же Вы решили бы посвятить мне всего себя, все свое существование: скажу Вам с полной искренностью, я бы взяла его, я увела бы Вас на край света, далеко от людей; я сделала бы Вас несчастным, я ревнива, я делаю из мухи слона, я впадаю в отчаяние перед лицом неприятностей, с которыми мирятся другие женщины; даже мысли, иные беспощадные мысли, хотя они исходили бы от меня самой, а не от вас, ранили бы меня смертельно. Когда на десятом году счастья мужчина не так почтителен и не так чуток, как накануне того дня, когда он выпрашивал нашей милости, — он отвратителен, он унижает меня в моих собственных глазах: такой любовник уже не Амадис и не Кир моих мечтаний. В наши дни чистая любовь — это сказка, и в Вас, если Вам угодно знать, говорит самолюбие мужчины, не уверенного в развязке. Мне не сорок лет, я еще не научилась сгибать свою гордость под тяжестью жизненных испытаний, я не умею любить униженной, смиренной любовью, наконец, у меня, как у всех молодых женщин, несносный нрав. Я не могу отвечать за свое настроение, а что касается моего, как Вы говорите, очарования — оно лишь внешность. Быть может, я еще недостаточно страдала и не обладаю тем даром всепрощения и смиренной нежности, который дается нам жестокими изменами мужчин. Счастью свойственна дерзость, и я дерзка.

Фелисите всю жизнь будет Вам преданной рабой, а я была бы безрассудным деспотом. К тому же она ниспослана Вам ангелом-хранителем, чтобы быть с Вами до того времени, когда Вы вступите на предназначенный путь, который, не сомневаюсь, сумеете пройти достойно. Я хорошо знаю Фелисите, нежность ее неистощима; возможно, ей неведомы кое-какие чары нашего пола, но она наделена в высшей степени той плодотворной силой, тем даром постоянства и той благородной самоотверженностью, которые заставляют забыть все. Она устроит Ваш брак, хотя и будет испытывать при этом жесточайшие муки; она сумеет найти для Вас другую, свободную Беатрису, если только именно Беатриса отвечает Вашему идеалу, Вашим заветным мечтам о женщине; Фелисите устранит все трудности, стоящие на Вашем пути. Продав клочок земли, которым она владеет в Париже, она сможет выкупить Ваши бретонские владения, она сделает Вас своим наследником; уже сейчас она ведь усыновила Вас. А что я могу сделать для Вашего счастья! Увы, ничего. Не изменяйте же вечной любви, которая изливается в материнских заботах. Я считаю, что Фелисите — счастливица!.. Восхищение, которое внушает Вам несчастная Беатриса, не такой уж большой грех, и женщины в возрасте Камилла полны снисхождения к подобным пустякам. Когда они уверены в том, что любимы, они прощают мимолетную неверность ради постоянства; более того, торжествовать над молодыми соперницами — для них подлинное блаженство. Фелисите, конечно, выше прочих женщин: мои слова отнюдь не относятся к ней, — я сказала об этом только затем, чтобы успокоить Вашу совесть. Я хорошо изучила Фелисите; в моих глазах — это величайший талант нашего времени. Она умна и добра — два качества, почти несовместимые в женщине; она великодушна и проста — еще два высоких достоинства, которые редко встречаются в одном человеке. В ее сердце я вижу надежные сокровища; Данте создал как будто для нее в своем «Раю» прекрасную строфу о вечном счастье, кончающуюся словами: «Senza brama sicura ricchezza!» [46] Помните, она поясняла их нам как-то вечером?

Она говорила со мной о себе, она рассказала мне о своей жизни, она призналась, что любовь, эта цель наших помыслов и мечтаний, всегда бежала ее, и я ответила, что, на мой взгляд, ее слова доказывают, какие беды грозят людям, стремящимся к нечеловеческому совершенству. Вы именно та ангельская душа, которой трудно найти достойную пару. А Фелисите, мое дорогое дитя, отвратит от Вас угрозу одиночества: она найдет Вам, — пусть даже ценою своей собственной жизни, — ту женщину, с которой Вы будете счастливы в супружестве.

Протягиваю Вам руку, как друг, и рассчитываю не на Ваше сердце, а на Ваш разум, и, верю, он поможет нам стать братом и сестрой. Закончим на этом нашу переписку. Признайтесь, что достаточно нелепо слать друг другу письма из Туша в Геранду.

Беатриса де Катеран»

46

«О верный клад, без алчности хранимый» (ит.).

Взволнованная до последней степени обстоятельствами, развитием и ходом любви Каллиста к г-же де Рошфид, баронесса не могла дольше оставаться в зале, где она сидела за вышиванием, при каждом стежке вскидывая глаза на Каллиста, который виден ей был из окна; она вышла в сад и приблизилась к сыну с робким и в то же время смелым видом. В эту минуту мать походила на куртизанку, которая, силой своей прелести, хочет добиться уступок.

— Ну что? — неопределенно спросила она, вся дрожа, но не осмеливаясь первой заговорить о письме.

Каллист показал ей послание Беатрисы и затем прочел его вслух. Две прекрасные, столь наивные и простые души не заметили в этом вероломном и коварном ответе ни хитрости, ни ловушек, которые щедро расставила маркиза.

— О, это великая и благородная женщина! — вскричала баронесса, и глаза ее увлажнились. — Я буду молить за нее бога. Я не верила, что женщина, покинувшая мужа и ребенка, может быть столь добродетельной! Она достойна прощения.

— Разве я не прав, обожая ее? — спросил Каллист.

— Но куда тебя заведет эта любовь? — вскричала баронесса. — О дитя мое, сколько женщин, наделенных самыми благородными чувствами, несут мужчинам гибель! Их следует бояться больше, чем низких созданий. Женись на Шарлотте де Кергаруэт, выкупи заложенные родовые земли. Продав две-три фермы, мадемуазель де Пеноэл поможет нам в этом. Ты восстановишь и расширишь наши владения. Таким образом ты сможешь оставить своим детям доброе имя, хорошее состояние...

— Забыть Беатрису?.. — сказал Каллист глухим голосом, не подымая глаз.

Он покинул мать и поднялся к себе, чтобы ответить маркизе. Письмо г-жи де Рошфид запечатлелось в сердце г-жи дю Геник: ей хотелось знать, на чем зиждутся надежды Каллиста. Обычно в эти часы кавалер дю Альга прогуливал на городской площади свою собачку, и поэтому, надев шляпку, накинув на плечи шаль, баронесса смело отправилась туда. Появление г-жи дю Геник на герандския улицах в столь неурочный час вызвало смятение, — баронесса выходила из дома только в церковь или в праздники прохаживалась с мужем и мадемуазель Жаклиной по двум красивым бульварам, излюбленному месту прогулок горожан, и не удивительно, что уже через два часа герандцы собирались кучками и обсуждали это необычайное происшествие:

— А вы видели, что госпожа дю Геник выходила нынче из дома?

Когда эта новость достигла слуха Жаклины, она заявила племяннице:

— Должно быть, у Геников стряслась беда.

— Каллист безумно влюблен в маркизу де Рошфид, — ответила Шарлотта, — я уеду домой, в Нант.

А тем временем кавалер дю Альга, несказанно удивленный появлением баронессы, отпустил сворку своей любимицы Тисбы, чтобы она не отвлекала его внимания от предстоящего разговора.

— Кавалер, вы сведущи в любовных делах?

Кавалер дю Альга выпрямил свой стан не без фатовства. Фанни, не называя ни сына, ни маркизы, подробно пересказала ему содержание письма и спросила, что бы мог означать подобный ответ. Кавалер слушал сосредоточенно, поглаживая подбородок; сочувственно подымал брови, участливо кривил рот; наконец он взглянул на баронессу проницательным, пристальным взглядом.

— Когда породистым лошадям предстоит взять барьер, они сначала обнюхивают его, приглядываются, — промолвил он. — Наш Каллист сорвет не один цветок блаженства.

— Тише! — шепнула баронесса.

— Нем, как могила. Этим качеством я славлюсь с давних пор, — возразил старый кавалер. — Чудесная погода, — продолжал он, помолчав немного, — начался норд-ост. Бог ты мой, если бы вы видели, как фрегат «Бель Пуль» шел по такому ветру, когда... Впрочем, — прервал он самого себя, — в ушах у меня ужасный звон, и опять начались колики, — значит, погода переменится. Если бы вы знали, какую славную победу одержало это судно. Даже дамы стали носить чепчики а-ля «Бель Пуль». Госпожа де Кергаруэт первая явилась в Оперу в таком уборе. «Вы победоносно причесаны», — сказал я ей. Эта острота облетела все ложи.

Баронесса любезно слушала старика, а он по всем правилам галантности проводил свою даму до самого дома, забыв даже Тисбу. По дороге он вдруг решился посвятить баронессу в тайну рождения Тисбы. Тисба, принадлежавшая кавалеру дю Альга, доводилась внучкой прелестной Тисбе, собачке первой супруги адмирала де Кергаруэта. Та Тисба прожила целых восемнадцать лет. Баронесса проворно поднялась к Каллисту, ноги несли ее, как будто она сама стала героиней романа.

Каллиста не было, но Фанни заметила письмо, лежащее на столе, оно было адресовано г-же де Рошфид и не запечатано. Непреодолимое любопытство и беспокойство побудили мать прочесть ответ сына. Ее проступок был жестоко наказан. Она ужаснулась, увидя, в какую бездну толкает любовь ее Каллиста.