Беатриса

Еще долго Фелисите расточала цветы своего красноречия, но поняла наконец, что все ее усилия бесполезны, и замолчала, увидев, каким решительным жестом прервал ее речь Каллист; в каждом движении юноши горела непоколебимая вера в правоту и добродетели Беатрисы; Фелисите уговорила его сойти в столовую и усадила за стол, но он не мог проглотить ни одного куска. Только в ранней юности наш организм может испытывать такую внутреннюю нервную судорогу. С возрастом наши органы ко всему приспособляются и как бы грубеют. Воздействие моральных страданий на физическую сторону недостаточно сильно, чтобы привести зрелого человека к смертельному исходу, потому что организм не сохраняет свою юношескую хрупкость. Мужчина справится с ужасным горем, которое убьет юношу, и не потому, что у взрослого человека слабее душевные переживания, а потому, что органы его крепче. Поэтому-то мадемуазель де Туш была так напугана спокойствием и покорностью Каллиста, наступившими после первого приступа отчаяния, выразившегося в слезах. Простившись с Фелисите, Каллист пожелал еще раз взглянуть на спальню Беатрисы. Он бессильно припал лбом к подушке, на которой еще вчера покоилась хорошенькая головка Беатрисы.

— Я, кажется, схожу с ума, — сказал он, пожав руку Камилла и печально спускаясь с крыльца.

Дома он застал обычное общество за партией мушки и весь вечер молча просидел возле матери. Кюре, кавалер дю Альга, мадемуазель де Пеноэль уже знали об отъезде маркизы де Рошфид и от души радовались: Каллист вернется к ним; все они исподтишка наблюдали за юношей, непривычно хмурым и молчаливым в этот вечер. Никто из собравшихся в этом старом доме не мог представить, чем кончится первая любовь для такого нетронутого, для такого чистого сердца, как сердце Каллиста.

В течение недели Каллист каждый день отправлялся в Туш; он бродил вокруг клумб и лужаек, где некогда гулял об руку с Беатрисой. Иногда он уходил далеко, в Круазик, и забирался на ту скалу, откуда он чуть не сбросил маркизу в море: он изучил каждый кустик, каждый выступ, за который цеплялась в своем падении маркиза, спрыгивал вниз и часами лежал в зарослях самшита. Его одинокие прогулки, его молчаливость, угрюмый вид в конце концов обеспокоили Фанни. Каллист метался, как дикий зверь в клетке, но в клетке безнадежно влюбленного, где, говоря словами Лафонтена, в каждом углу звучат шаги, светят взоры возлюбленной; так прошло недели две. Затем Каллист перестал ходить к заливчику; с трудом добирался он до поворота тропинки, откуда увидел в окне Беатрису. Семейство дю Геников, сверх меры обрадованное отъездом «парижан», — да будет разрешено нам воспользоваться этим чисто провинциальным определением, — не замечало ни мрачности, ни болезненного состояния Каллиста. Обе старые девицы и священник не отказывались от своих планов; они удержали в Геранде Шарлотту де Кергаруэт, и та вечерами, по обыкновению, поддразнивала Каллиста, но ничего, кроме советов относительно игры в мушку, добиться от него не могла. Все вечера Каллист просиживал между матерью и юной бретонкой, уже считавшей себя невестой, не замечая, что за ним неотступно наблюдают священник и тетка Шарлотты; на обратном пути домой старики обсуждали поведение Каллиста, его унылые ответы и истолковывали его безразличье как согласие с их взглядами на устройство его жизни. Однажды вечером, когда Каллист, сославшись на усталость, раньше обычного встал из-за стола, все присутствующие, не сговариваясь, положили карты и молча смотрели вслед юноше, выходившему из гостиной. Они с тревогой прислушивались к затихающему шуму его шагов.

— Что ж это происходит с Каллистом? — сказала баронесса, вытирая слезы.

— Ничего не происходит, — отрезала девица де Пеноэль, — просто его нужно женить поскорее.

— А вы думаете, это его утешит? — спросил кавалер.

Шарлотта сердито взглянула на г-на дю Альга. Как бы ни защищала тетя Жаклина почтенного кавалера, он просто безнравственный, испорченный, безбожный старик, не говоря уже о его дурных манерах и вечных рассказах о своей собачонке.

— Завтра утром я пожурю Каллиста, — вдруг заявил барон, к великому удивлению присутствующих, которые думали, что старик спит. — Я не хочу покидать этот мир, прежде чем не увижу внука в колыбельке, маленького дю Геника, беленького, розового, в нашем бретонском чепчике.

— Он все молчит, — вмешалась в разговор старуха Зефирина, — не угадаешь, что с ним, чего он хочет, он почти ничего не ест. Чем он только живет? Если он кормится в Туше, значит, дьявольская кухня не идет ему впрок.

— Он влюблен, — робко заметил кавалер, сам испугавшись смелости своего замечания.

— Ладно, ладно, старый проказник, вы бы лучше ставку поставили, — оборвала его девица де Пеноэль. — Стоит вам заговорить о былых временах, и вы все на свете забываете.

— Приходите к нам завтракать, — обратилась старуха Зефирина к Шарлотте и Жаклине, — братец образумит своего сынка, и мы обо всем сговоримся. Клин клином вышибают.

— Только не у бретонцев! — возразил кавалер.

На следующее утро Шарлотта, одетая особенно нарядно и тщательно, застала Каллиста в столовой, где барон развивал перед сыном свои идеи о браке, а тот не знал, что и ответить: он видел теперь, как ограниченны понятия тетки, отца, матери и их друзей. Сам Каллист уже вкусил от древа познания и чувствовал, что здесь он одинок, что уже говорит на разных языках со своими домашними. Он лишь попросил несколько дней отсрочки: старый барон вне себя от радости шепотком сообщил баронессе эту благую весть, и та расцвела от счастья. Завтрак прошел весело. Шарлотта, с которой барон успел перекинуться словечком, безудержно резвилась. Гаслен разнес по всей Геранде слух о том, что дю Геники и Кергаруэты сговорились. Посде завтрака Каллист вышел из залы на крыльцо и спустился в сад, за ним последовала Шарлотта; он подал девушке руку и повел ее в беседку. Родители стояли у окна и с умилением наблюдали за молодой парочкой. Обеспокоенная молчанием своего суженого, Шарлотта растерянно обернулась и, заметив в окне стариков, воспользовалась этим обстоятельством, чтобы завязать разговор.

— Они смотрят сюда, — обратилась она к Каллисту.

— Они нас не услышат, — возразил юноша.

— Да, но они нас видят.

— Присядемте, Шарлотта, — тихо заметил Каллист, беря девушку за руку.

— Правда, что раньше над домом развевался ваш флаг, вот на той витой колонне? — спросила Шарлотта, оценивая дом взглядом будущей жены и невестки. — Хорошо было бы восстановить этот обычай. И как здесь можно счастливо жить! А как вы думаете устроиться, Каллист? Вы не собираетесь заново отделать комнаты?

— У меня не будет на это времени, дорогая Шарлотта, — возразил юноша, целуя руки девушки. — Я хочу доверить вам свою тайну. Я слишком люблю ту особу, которую вы видели, и она любит меня, поэтому я не могу составить счастье другой женщины, хотя и знаю, что нас с вами с детства предназначили друг другу.

— Но ведь она замужем, Каллист! — воскликнула Шарлотта.

— Что ж, я буду ждать, — ответил юноша.

— И я тоже буду ждать, — прошептала Шарлотта, и глаза ее налились слезами. — Вы не сможете долго любить подобную женщину, ведь она, говорят, убежала из дома с каким-то певцом.

— Выходите замуж, дорогая Шарлотта, — прервал ее Каллист. — Тетушка откажет вам все свое состояние. Для Бретани это огромное богатство, и вы найдете себе лучшего мужа, чем я, и не менее знатного. Я не намереваюсь повторять вам то, что вы сами знаете, я лишь заклинаю вас во имя нашей детской дружбы: возьмите на себя почин в нашем разрыве и откажите мне. Объявите им, что вы не желаете выходить за человека, чье сердце не свободно, и пусть мое несчастье поможет вам выйти с честью из неприятного положения. Вы не можете представить себе, как тяжела мне жизнь! Я уже не способен бороться, я ослабел, как человек, который лишился души, лишился главного в жизни. Если бы я не знал, что моя смерть причинит ужасное горе матери и тетке, я бы уже давно бросился в море, и с тех пор, как это желание стало непреодолимым, я не хожу больше в Круазик. Впрочем, не будем говорить об этом. Прощайте, Шарлотта.

Каллист обеими руками взял голову девушки и нежно поцеловал ее в лоб, затем незаметно проскользнул в калитку. Он убежал к Фелисите и долго пробыл у нее.

Только после полуночи вернулся он домой и застал Фанни за вышиванием, — она, по обыкновению, поджидала сына. Каллист на цыпочках вошел в залу, пожал руку матери и спросил:

— Шарлотта уехала?

— Уезжает завтра с теткой, обе они в отчаянии. Поезжай в Ирландию, Каллист, — ответила баронесса.

— Сколько раз я мечтал скрыться там! — ответил Каллист.

— Да? — вскричала баронесса.

— С Беатрисой, — добавил юноша.

Через несколько дней после отъезда Шарлотты Каллист отправился погулять с кавалером дю Альга за крепостной стеной. Они сели под нежаркими лучами солнца на скамейке, откуда видна была вся округа и флюгер Туша, а дальше на горизонте — рифы, окаймленные белой пеной, вскипавшей вокруг подводных камней. Каллист похудел и побледнел, силы его падали с каждым днем, теперь его часто била легкая дрожь, предвещавшая лихорадку. Глубоко запавшие глаза горели тем особенным блеском, который бывает только у людей одиноких, поглощенных одной какой-нибудь неотступной мыслью, или в глазах смелых борцов нашей эпохи, вдохновляемых грозными схватками. Кавалер стал отныне единственным собеседником Каллиста, с ним юноша делился своими мыслями: он чувствовал в этом старце апостола той же веры и видел на нем печать вечной любви.