Бедабеда
Шрифт:
– Наверняка вас тоже часто называют Николаевной. Не обижаетесь?
– Да нет.
– А меня мама называла Нюшей или Нютой. Я специально делала вид, что не слышу. Меня даже от Анютки трясти начинало. Почему нельзя называть ребенка полным именем? У нас была девочка в школе, ее звали Анна-Мария. Представляете? Так ее как только не звали – то Аня, то Маша. Наша классная издевалась над ней, называя Марией-Антуанеттой. Девочки отказывались с ней дружить. Ее мама ходила к директору и настаивала, чтобы дочь называли полным именем, а не Аней или Машей. Я завидовала этой девочке, точнее тому, что у нее такая смелая мама – не боится ходить к директору и отстаивать право дочери на полное имя. Моя мама считала, что та выпендривается. Даже сейчас
– Ну не то чтобы сразу диагноз, – рассмеялась Людмила Никандровна. – Сейчас вообще сплошное раздолье в именах. Даже у меня глаз начинает дергаться. Я вожу внучку на развивающие занятия, так там ни одной девочки с простым именем нет. Элина, Алина, Арина, Ариадна и Адриана, две Миланы, Марта. Две Евы и даже одна Сюзанна. Да что далеко ходить – мою внучку зовут Марьяна. Не Мария, а именно Марьяна – дочь тоже самовыразилась. А я на правах бабушки ласково зову ее Марьяша. А у вас есть дети?
– Есть. Сын. Ему тринадцать, – ответила Анна.
– Переходный возраст? – Людмила Никандровна все еще не понимала, зачем Нинка отправила к ней Анну.
– Нет. То есть да. Но ничего необычного. Все в рамках приличий. Я справляюсь, – ответила, улыбнувшись, Анна.
Людмила Никандровна отметила, что Анна говорит о сыне с любовью, нежностью. У многих матерей, когда они просто думают о собственном ребенке, меняется взгляд. И мало кто удерживается от соблазна достать телефон и показать фото. Так поступила и Анна – на фотографии был обычный подросток, симпатичный парень. Явно спортсмен.
– Он теннисом занимается и в футбол играет. И в баскетбол, – добавила Анна. Она явно гордилась сыном, что тоже было нормальным.
Людмила Никандровна отмела еще один диагноз. Бывают случаи, когда даже врач бессилен, да и не нужен. Вот и сейчас, перед Анной, у нее была такая пациентка, которая не нуждалась в помощи. Ирина прекрасно себя чувствовала, но пришла на прием из-за собственной матери. И как раз мать считала, что дочь точно сумасшедшая. На всю голову больная. Собственно, мать и была пациенткой Нинки и просто умоляла уговорить Людмилу Никандровну принять ее сумасшедшую дочь, у которой крыша поехала и рассудок помутился. А как не сумасшедшую, если она мужа любит больше, чем ребенка! Да-да, именно так.
Молодая женщина, пришедшая к Людмиле Никандровне только для того, чтобы ее мать уже успокоилась, прекрасно осознавала свои чувства, не отрицала их, не стеснялась. Но в ней успел поселиться комплекс вины. К тому же бабушка со своими представлениями о любви накручивала и собственного внука, каждый раз напоминая, что его мама ненормальная, раз любит мужа, а не такого прекрасного сына. Благо парень оказался достаточно здравомыслящим, увлеченным гитарой, созданием собственной группы и бабушкиных причитаний, откровенно говоря, даже не слышал, поскольку спал и ел исключительно в наушниках. Когда бабушка заставляла его снять большие профессиональные наушники, он переходил на беспроводные, которых та не замечала. Парень был счастлив, что мать занята отцом и не достает его. Да и вообще был убежден, что ему повезло с родителями – гитару новую купили, наушники подарили, колонку на Новый год обещали.
Но Ирина все же призналась Людмиле Никандровне, что иногда и сама задумывается, почему сын не вызывает у нее столько эмоций, сколько муж. Неужели она такая ужасная женщина, мать, которая не испытывает должных чувств к собственному ребенку? Или так тоже бывает? Ведь ребенка положено любить больше мужа, причем отца этого ребенка. Людмила Никандровна убедила ее в том, что ничего особенно с ней не случилось. Больше того, что ей повезло – любить. Любить мужчину, мужа, отца своего сына. И сохранять это чувство ярким и неизменным в течение столь долгого времени. Если сын не страдает, если в доме царят мир и спокойствие, если никого эта ситуация не задевает, кроме бабушки, то, значит, такая у них семья,
с такими устоями. И кто сказал, что должно быть иначе именно в их случае?Ирина ушла успокоенная, а Людмила Никандровна еще долго думала о том, что, будь она не врачом, тоже бы повела себя как та бабушка. Она искренне не понимала, как можно вообще сравнивать и оценивать любовь? И разве любовь к ребенку не должна по определению, по всем человеческим и животным законам быть в миллиард раз сильнее? И как, должно быть, странно наблюдать за этой ситуацией той самой бабушке, которая жила по другим законам: главное для женщины – ребенок. А мужчина – так, между прочим.
Анна, очевидно, пришла с проблемой, никоим образом не связанной ни с мужем, ни с ребенком в переходном возрасте, ни с самооценкой, самоопределением, принятием себя или, наоборот, неприятием. У нее все было абсолютно нормально. Но не настолько, чтобы эта нормальность могла настораживать и вызывать подозрения в более сложных диагнозах. Например, шизофреники, которыми Людмила Никандровна искренне восхищалась. Точнее, заболеванием, которое было прекрасным и чудовищным одновременно. Которое делало людей талантливыми до гениальности и безумия. И в то же время доводило до животного состояния. Более общительных, очаровательных, харизматичных людей, способных увлечь, влюбить в себя, с великолепным чувством юмора Людмила Никандровна не встречала. И от этого еще страшнее становились преображение, полная подмена личности.
– Вы давно в браке? – Людмила Никандровна сделала еще одну попытку.
– Да, давно. По нынешним временам – просто неприлично давно. Вышла замуж в двадцать один год. Родила в двадцать три.
«Двадцать три плюс тринадцать, – подсчитала про себя Людмила Никандровна. – Значит, тридцать шесть. Прекрасный возраст».
Замигал телефон. Пришла эсэмэска, и через секунду – сообщение в вотсап. И тут же завибрировал телефон, поставленный на беззвучный режим.
– Простите, – сказала Людмила Никандровна.
– Ответьте, вдруг что-то важное, – улыбнулась Анна.
Нажимая на кнопку и чувствуя себя до отвращения неловко, Людмила Никандровна думала про эту завораживающую и одновременно успокаивающую улыбку Анны. Никогда в жизни доктор Морозова не позволила бы себе ответить на звонок во время приема, но Анна так улыбнулась и таким тоном произнесла про «что-то важное», что хотелось подчиниться. Причем с облегчением и радостью. Будто кто-то наконец взял на себя ответственность и отныне будет говорить, что тебе делать, чтобы жить долго и счастливо. Кстати, мечта многих женщин и даже мужчин – переложить ответственность на кого-то, не важно, кого именно – врача, батюшку в храме, собственного мужа или жену, мать и даже ребенка. Людмила Никандровна тоже мечтала найти такого человека, но понимала, что в ее случае это совершенно, категорически невозможно. А Анна – да она будто гипнозом владела. Людмила Никандровна посмотрела на часы – прошло пятьдесят минут, но она, убей бог, не понимала, как такое могло произойти. И непонятно, что с этой Анной делать дальше. Надеяться, что больше сама не придет? А что сказать Нинке, если спросит?
Звонила дочь Людмилы Никандровны, тридцатилетняя Настя.
– У меня прием, – отчего-то шепотом, прикрывая рукой трубку, ответила Людмила Никандровна. – Да, заберу Марьяшу, конечно. Куда ты уезжаешь? Когда вернешься? Это же через две недели. Да, хорошо, спасибо, что предупредила. Да, могла и не ставить меня в известность, естественно.
– Еще раз простите, – сказала Людмила Никандровна уже Анне. – Дочь решила уехать. Неожиданно. Впрочем, как всегда. Может, и не уедет. С ней никогда не знаешь, что будет. Знаете, многим родителям хочется, чтобы их дети не взрослели и подольше оставались маленькими. А я вот уже мечтаю, чтобы моя дочь наконец перестала вести себя даже не как трудный подросток, а как шестилетка с вдруг проявившимся самосознанием.