Бедные (Империя - 2)

– Как? И ты тоже?

– Недаром ты мой друг... Почему ты никогда не ходишь танцевать в Бейтендорф? Пришел бы хоть разок! Ты бы увидел, как защищаю я вместо тебя Лени! Никто не смеет к ней подойти слишком близко!
– воскликнул он вызывающе и потом небрежно добавил: - А что касается моих кузенов Геслингов, то я их презираю. Презирай и ты!.. Или ты боишься, что они тебе напакостят?
– с тревогой заметил он.

Бальрих пристально посмотрел на Ганса. Как всегда, когда подросток хотел слукавить, на его тонком личике появилось выражение притворной невинности.

– Наверно, и тебя твои товарищи восстановили против меня. Плюнь! У нас дома про тебя говорят, что ты подкуплен - только не знаю кем и для чего.

Рабочий в ярости сжал кулаки, а мальчик подпрыгнул от радости, забежал за стол и крикнул оттуда:

– Вот видишь!
– Но тут же постарался задобрить Бальриха: - Да что бы мне ни говорили, я-то знаю тебя. Мне ты можешь открыть все.

Схватив свою тетрадь и показав другу длинный нос, он убежал.

Однако за дверью Ганс налетел на какую-то женщину. Это была Тильда. Она затащила его под лампочку и решительно спросила:

– Что он там делает? Я хочу знать.

– Бальрих?
– спросил Ганс Бук, растерявшись.
– Сейчас он учит греческий...

– Да он с ума сошел!
– воскликнула Тильда так громко, что по коридору раскатилось эхо.
– Он совсем перестал спать, я же вижу, потому что и сама не могу спать. Ни с кем не разговаривает, завел какие-то секреты. И мне все наврал. Пусть только выйдет!
– крикнула она, повернувшись к его двери.
– Я все выложу ему.

Появился Бальрих. Несколько женщин, спускавшихся и поднимавшихся по лестнице, остановились на ступеньках. Среди них была и Польстерша.

– Что ж, Тильда правду говорит, - обратилась она к ним.
– Он наплел ей про какую-то машину, будто занят ее усовершенствованием. Но мы обшарили всю его комнату...

Бальрих накинулся на нее, - да как она смела? Но она - заявила, что имеет на то полное право - и Тильда тоже.

– Коли человек спятил, надо же узнать, в чем дело.

Свидетельницы этой сцены согласились с ней. Конечно, она имеет право. Только это все же дело семьи.

– Динкль должен навести порядок...

– Ладно, - сказал Бальрих, - мы пойдем к Динклю. Я и Тильда. А вас это не касается.

Женщины притихли, только Польстерша никак не унималась. Бальриху было стыдно перед Гансом. Да, видно, объяснения с семьей не миновать. Но для этого необходим и Геллерт.

– Ганс, - решительно сказал он.
– Я сделал за тебя твой урок, а ты сейчас же раздобудь мне старика Геллерта.

Ганс стрелой вылетел из комнаты. Бальрих, Тильда и Польстерша в глубоком молчании пустились в путь по бесконечным темным лестницам, без ковровых дорожек, по коридорам с сотнями дверей, унылым, как в больнице, с окнами без занавесей, за которыми стоял хмурый зимний рассвет, такой же безрадостный, как жизнь бедняков. "Вот она, наша участь", - думал Бальрих, которого оторвали от учебника греческого языка.

Дойдя до площадки, где жили Динкли, он увидел открытую дверь и выбежавшую из комнаты Малли.

– Нет, я все брошу! Не могу я так жить!
– визжала она и чуть не сшибла с ног Польстершу, которая тоже взвизгнула. Бальрих пытался задержать Малли, но она вырывалась изо всех сил и продолжала кричать, что все бросит. Когда она, наконец, замолчала, из комнаты донеслась ругань Динкля и детский рев.

– Почему ты держишь меня?
– всхлипывала Малли. Бальрих показал на окно, за которым серело тусклое утро.

– Броситься в окно и то лучше!
– стонала она. Тогда Бальрих спросил:

– Динкль обижает тебя?
– И в голосе его прозвучала угроза.

Но она схватила брата за руку и умоляюще заговорила:

– Динкль не виноват! И дети тоже, хотя они и замучили меня.

– Тогда пойдем, так продолжаться не может.
– И он повел ее домой.

Динкль шлепал ребенка. На полу посреди комнаты стоял грязный таз для умывания.

– Вот так начинается день, - сказал Динкль. И когда на минуту наступила тишина, послышалось блаженное чмоканье ребенка, который, лежа на комоде, шевелил ручонками.

Малли вынесла умывальный таз, затем с помощью Польстерши принялась одевать и причесывать детей. Динкль, будучи не в духе после этой сцены, сердито напустился на шурина.

– А-а, господин Бальрих? Наконец-то удостоили нас своим присутствием. Скажите, какой скрытный? Разбогатели, да? Зарабатываете денежки, как Яунер?

Бальрих чуть не вспылил, но сдержался.

– Скоро ты сам поймешь, Динкль, какой ты дуралей.

– А ты, - вскипел Динкль, - зубришь латынь, как буржуй. Поэтому и Тильду не знаю до чего довел, негодяй.
– И он указал на Тильду, которая стояла тут же, закрыв лицо передником.
– Дядя Геллерт рассказал нам кое-что про тебя.

– Вот пусть он и скажет это вам, - громко заявил Бальрих, обращаясь к старику маляру, стоявшему в дверях.

Тот хотел было тут же повернуть назад, но Ганс втолкнул его в комнату. Затем барчук повел носом, но в комнате пахло только что вставшими с постели людьми, а не той, кого искал его взгляд. Все же Лени, наконец, вышла из своей конуры. И Ганс Бук, расталкивая всех, устремился к ней.

Старик Геллерт сделал вид, что знать ничего не знает; он прикинулся глухим. Но вдруг рассвирепел и со всей яростью неопохмелившегося пропойцы заорал:

– Довольно молчать! Этот жулик обманывает меня!
– Но так как Бальрих хранил спокойствие, старик стал всех призывать в свидетели.
– Пусть сознается сейчас же, он стоит перед своим судьей! Намекал я тебе когда-нибудь на одно старое письмо, где сказано, что Гаузенфельд принадлежит мне?

Бальрих загадочно усмехнулся.

– Слушай, - сказал он, - я даже раздобыл это письмо, но в нем нет ничего того, о чем ты говоришь.

Тут старик затрясся. Руки и ноги заходили у него ходуном, он стал кричать, что Бальрих продал письмо, а денежки прикарманил.

– Я подстерегаю его, а он увиливает или отделывается пустыми словами.

– Потому, что об этом деле говорить не так просто, - отозвался Бальрих.
– А письмо - вот оно.
– И он протянул старику листок.

Все тотчас принялись читать: и Динкль, державший письмо перед собой, и Геллерт, который тянул его к себе, и Малли с грудным младенцем на руках, и Тильда, утиравшая слезы, и Польстерша, шевелившая губами, и самый старший из детей - он примостился на стуле возле них. Тут же стояли, вытягивая шею, и остальные ребята, удивленные вдруг наступившей тишиной. Вошли на цыпочках оба младших брата Бальриха, следом за ними прибрел старик Динкль с жестяной кружкой, в которую ему наливали кофе. Они тоже примкнули к группе, читающей письмо.