Бедные (Империя - 2)

Тем временем директор уверенно продолжал, обращаясь к рабочему:

– Вы погубите не только себя. Подумайте о семье и товарищах.

– Все обдумано.

– Но взвесьте и мое положение. Я богат. Я муниципальный советник и тайный коммерции советник. Вот орден, который мне вручил господин президент. Все это перевесит чашу весов не в вашу пользу, и потом останутся еще судьи, - кивок в сторону Клоцше, - и господа военные, - опять кивок.
– В ваших же интересах я предлагаю вам выдать мне письмо моего покойного отца.

– Оно нужно мне, - ответил рабочий.

Фон Попп сказал:

– Несокрушимая стена? Вот чудаки! Это всегда зависит от тех причин, ради которых приходится быть несокрушимым.

– Свет, - с иронией сказала Анклам, - так подозрителен и всегда готов верить всякой гадости.

Гретхен между тем, совсем придвинувшись к Лени, вытянула длинную шею и, чувствуя на себе масленый взгляд жениха, чуть слышно пролепетала:

– Вы хотите стать кокоткой?

– Глупая стерва!
– бросила Лени.

А Гретхен, закатив глаза, продолжала:

– Это, должно быть, замечательно!

– Значит, нет?
– резюмировал директор.
– Воля ваша. Вы похитили этот документ, и я уничтожу вас.

– Вам тоже не во всем поверят, - заявил рабочий. И Геслинг почувствовал, что именно по этой причине так расстроено его семейство и так странно держится фон Попп. Этот случай, несмотря на всю его вздорность, пришелся очень кстати светскому обществу, всем этим завистникам и вымогателям... Взгляд, которым он обменялся со своей старой Густой, сказал ему, что они поняли друг друга: "Осторожно! Придется идти на компромисс".

Взяв рабочего под руку, он отошел с ним подальше. Никто не заметил его движения.

– Вот вам сто марок и покончим с этим.

– Вздор!
– Рабочий повернулся и пошел на старое место.

– Тысяча, - деловито продолжал Геслинг.

Бальрих мрачно улыбнулся.

– Видите, вы сами верите этому письму.

– Две тысячи!
– И тут же, словно игрок, охваченный азартом, добавил: Пять тысяч... Последнее мое слово: десять!

Все та же угрюмая усмешка и покачивание головой. Директор в изнеможении спросил:

– Так чего же вы хотите наконец?

– Все, - сказал Бальрих.
– Но не как подарок.

– Вы сошли с ума, - вскипел директор, но, вдруг присмирев, прошептал: Вы ничего не добьетесь, если затеете скандал. Я предлагаю вам сто тысяч, и точка.

А Густа за столом лебезила перед Анклам.

– Милая госпожа Анклам, ваш жемчуг - просто чудо, - восхищалась она, хотя тот был явно поддельным.

– А ваш - настоящий?
– с иронией осведомилась Анклам.

Густа было взвилась, но тут же величественно опустилась в кресло.

– Пожалуйста, проверьте сами.
– И, сняв ожерелье, предупредительно надела его на гостью. На маленькой Анклам оно висело до колен.

– Ну, как?
– спросила Густа.

– В самом деле, очень мило, - сказала Анклам.
– А как по-твоему, дядя Попп?

– Побрякушки, - сухо ответил генерал, но, несмотря на его холодность, чувствовалось, что лед разбит.

Геслинг со своего места увидел, что Густа довела дело до конца. Тогда и он изменил тон.

– Теперь мы будем действовать по-другому, - заявил он.
– До сих пор я, так сказать, вел с вами переговоры...

– И предлагали мне сто тысяч марок.

– Потому что хотел убедиться, до чего может дойти ваша наглость. Но переговоры кончены. Я твой хозяин и приказываю тебе отдать письмо!

Адвокат Бук взял на себя обязанность укротить Лени, которая то и дело вскакивала с места и пыталась что-то сказать. Но вот он засеменил к дверной нише, где, уронив голову на руки, сидела его жена. Он приподнял ее лицо, умоляюще заглянул в глаза. Увидев это, юный Ганс отошел в сторону.

– Мы сейчас в большой опасности, - шепнул Бук на ухо жене.
– И виноват я.

Он прочел в ее взгляде восхищение.

– Ты действительно помог этому рабочему?

– Да. Вопреки интересам твоего брата.

– Ну, он уж как-нибудь перенесет это.

– А мы?
– спросил Бук.

С застенчивой улыбкой она спросила:

– Если Дидерих отвернется от нас - мы погибли?

– Нам придется отказаться от привычной жизни.

– Я сделаю это охотно.

– А я - нет. Я буду держать его в руках. Как и до сих пор, он пойдет на все, ведь у него совесть нечиста и слишком многие помнят, что он смешал с грязью моего бедного отца. Я для него - живой укор, а в будущем стану и угрозой.
– Полное актерское лицо Бука и в самом деле стало выглядеть угрожающе.

– И ты решился бы действовать против него?

– На это меня еще хватит. Если вопрос будет поставлен ребром, я возьмусь вести дело этого рабочего, и Дидерих увидит, как я сумею отомстить за все.

Эмми снова опустила голову.

– Все равно он будет давать нам деньги. Это невыносимо.

– Все стало невыносимым, - пробормотал Бук.

– Зеркало сюда!
– приказала Густа слуге и, когда тот принес, сама подставила его маленькой Анклам.

– Только на вас, дорогая, этот жемчуг имеет настоящий вид, - сказала она, и в ее тоне чувствовалось самопожертвование.
– При моих седых волосах... Но как я счастлива преподнести вам этот скромный дар в память о чудесных летних днях, за которые мы так признательны вам и вашему уважаемому дядюшке.

– Пожалуйста, пожалуйста, - вставил фон Попп.

Тем временем в конце террасы, хотя этому было трудно поверить, дело дошло уже до настоящей схватки между главным директором и его не в меру требовательным рабом. Геслинг на правах хозяина сделал попытку залезть Бальриху в карман, но в ответ последовал легкий толчок в грудь. Директор, покачнувшись, попятился до середины лестницы; затем вернулся на террасу и вдруг завопил:

– Он толкнул меня! Этот негодяй поднял на меня руку!

– Этот негодяй поднял руку...
– повторило эхо. То был голос сына Крафта, а про себя этот молодчик, весь дрожа, добавил: "Каков негодяй!"

Горст набросился на рабочего, но тут же отлетел к чайному столу. Все, кроме Лени, вскочили и замерли на месте; слышались лишь приглушенные всхлипывания Густы, увидевшей, что супругу и сыновьям угрожает опасность.

А Ганс Бук схватил мать за руку и не отпускал до тех пор, пока она не встала и не ушла вместе с ним.

– Теперь начнется самое позорное, - побледнев, сказал Ганс. Бук-отец мелкими шажками последовал за ними.

Первым пришел в себя асессор Клоцше.

– Здесь налицо факт нарушения неприкосновенности жилища! И, кроме того, угрозы и покушение на жизнь!
– заверещал он по-бабьи.