Беглянка

Автобус останавливался в городе в двадцать минут третьего. Сильвия решила приготовить на обед омлет, накрыть стол синей скатертью, достать хрустальные бокалы и открыть бутылку вина.

— Надеюсь, ты проголодалась и съешь что-нибудь, — сказала она, когда Карла вышла, чистая и сияющая, в новой, взятой взаймы одежде. Ее нежная веснушчатая кожа разгорелась от душа, влажные волосы потемнели, а милые завитки из растрепавшихся волос были теперь приглажены. Она сказала, что голодна, но, когда попыталась взять в рот кусочек омлета, руки ее задрожали, и еда соскользнула с вилки.

— Не знаю, почему я так дрожу, — сказала она. — Я должна быть в восторге. Никогда не думала, что все будет так просто.

— Все очень внезапно, — сказала Сильвия. — И, наверно, поэтому кажется не очень реальным.

— А вот и нет. Сейчас мне все кажется по-настоящему настоящим. Как и прежде, когда меня что-то удивляло.

— Может быть, когда ты решаешься на что-то, когда ты действительно решаешься, так и бывает. Так и должно быть.

— Это если у тебя есть друг, — сказала Карла с застенчивой улыбкой, и краска разлилась по ее лицу. — Если есть настоящий друг. Как вы. — Она положила нож и вилку и неуклюже подняла бокал с вином обеими руками. — Пью за настоящего друга, — неловко сказала она. — Мне, наверно, не следовало бы пить, но я выпью.

— И я пью, — сказала Сильвия с притворной веселостью. Она выпила и все испортила, спросив:

— Ты позвонишь ему? Или как? Он должен знать. По крайней мере, ему надо будет знать, где ты, он ведь ждет тебя дома.

— Только не по телефону, — встревоженно сказала Карла. — Я не могу. Может быть вы…

— Нет, — покачала головой Сильвия. — Нет.

— Нет, это глупо. Не надо мне было вам это предлагать. Просто трудно четко думать. Наверно, лучше будет положить записку в почтовый ящик. Но я не хочу, чтобы он сразу же ее нашел. Не хочу даже проезжать мимо дома, когда мы будем в городе. Надо это сделать по-другому. Если я напишу, если напишу, вы сможете бросить записку в ящик, когда будете возвращаться?

Других вариантов не было, и Сильвия согласилась.

Она принесла ручку и бумагу. Налила еще немного вина. Карла подумала, а затем написала несколько слов.

Я уехала. Все в зарядке.

Сильвия прочитала записку на обратном пути со станции. Она понимала, что Карла знала, как правильно написать „в порядке“. Просто они говорили о записке, и у нее, конечно, все в голове перепуталось. Перепуталось больше, чем думала Сильвия. За вином они разговорились, но разговор не пошел ни о чем таком грустном. Они говорили о конюшне, где работала Карла, когда встретила Кларка, тогда ей было восемнадцать, и она только что закончила школу. Родители хотели, чтобы она поступила в колледж, и она соглашалась, потому что могла стать ветеринаром. Всю свою жизнь она хотела работать с животными и жить за городом. Она была одной из тех школьниц, одной из тех уродин, над которыми отвратительно подшучивали, но ее это не задевало.

Кларк был самым лучшим учителем верховой езды во всей школе. Толпы девушек ходили за ним. Они выбирали этот предмет только для того, чтобы он стал их учителем. Карла дразнила его из-за этих девушек, и сначала ему это нравилось, а потом стало раздражать. Она извинялась и пыталась сгладить ситуацию, расспрашивала о его планах и мечтах иметь собственную школу верховой езды, конюшню, дом где-нибудь за городом. Однажды она вошла в конюшню, увидела, как он седлает лошадь, и поняла, что влюбилась.

Теперь она понимала, что это была физиология. Физиология чистой воды.

Осенью она должна была оставить работу и поступить в колледж в Галфе. Но она отказалась ехать, сказав, что еще годик хочет отдохнуть.

Кларк был очень умен, хоть и не закончил даже школу. Он потерял всякую связь со своей семьей, считал, что семья — это как яд в крови. Служил санитаром в психиатрической больнице, диск-жокеем на радиостанции в Летбридже в Альберте, работал в дорожной бригаде на шоссе около Фанда-Бэй, учеником парикмахера, продавцом в армейском магазине. И это были только те работы, о которых он рассказывал.

Она прозвала его Цыганом из-за старой песни, которую когда-то пела ее мать. Теперь Карла все время напевала ее дома, и мать понимала, что-то происходит.

Вчера на перине пуховой спала Закутавшись в шелк одеяла. Сегодня уснет на холодной земле На жаркой груди у цыгана.

Мать сказала ей: „Он наверняка разобьет тебе сердце“. Отчим же, инженер, был не такого высокого мнения о Кларке. „Неудачник, — говорил он о нем. — Один из этих, перелетных“. Как будто Кларк был жуком и его одним щелчком можно было согнать с рукава.

Тогда Карла сказала: „Разве перелетные могут скопить деньги на ферму? А он, между прочим, скопил!“ Отчим только отмахивался: „Не хочу спорить с тобой. К тому же ты не моя дочь“, — добавлял он в качестве решающего довода.

Словом, Карле пришлось сбежать вместе с Кларком. Поведение родителей обрекло ее на этот побег.

— Ты свяжешься с родителями, когда устроишься в Торонто? — спросила Сильвия.

Карла подняла брови, втянула щеки и смешно изобразила ртом букву О и сказала:

— Нет.

Она явно была уже под хмельком.

На обратном пути с вокзала Сильвия бросила записку в почтовый ящик. Дома она убрала посуду со стола, вымыла сковородку из-под омлета, бросила голубые салфетки и скатерть в корзину для белья и открыла окна. Делала она это со смешанным чувством сожаления и раздражения. Потом вытащила новый кусок мыла с яблочным ароматом, и этот запах распространился по всему дому, как это бывает в машине от ароматизатора.

В какой-то момент дождь перестал. Она не могла сидеть спокойно и вышла прогуляться по тропинке, которую расчистил Леон. Гравий, который он насыпал на болотистые участки, почти весь смыло. Раньше они гуляли здесь каждую весну, чтобы посмотреть на дикие орхидеи. Она учила его названиям диких цветов, которые он все, кроме триллиумов, забыл. Он называл ее своей Дороти Вордсворт [1] .

1

Дороти Вордсворт (1771–1855) — автор дневников и рассказов, сестра Уильяма Вордсворта, с которым была близка всю жизнь. (Прим. перев.)

Прошлой весной она вышла только раз и собрала ему маленький букет диких фиалок, но он равнодушно, в изнеможении посмотрел на цветы, как иногда смотрел и на нее.

Перед глазами стояла Карла, Карла, поднимающаяся в автобус. Ее благодарность была искренней, но звучала почти легкомысленно, она весело махала рукой. Она словно уже привыкла к своему избавлению.

Вернувшись домой часов в шесть, Сильвия позвонила Руфи в Торонто, зная, что Карла еще не приехала, и попала на автоответчик.

— Руфь, — сказала Сильвия. — Это Сильвия. По поводу той девушки, которую я послала к тебе. Надеюсь, она не очень побеспокоит тебя. Уверена, все будет хорошо. Тебе может показаться, что она немного не в себе. Но это все издержки молодости. Дай мне знать, хорошо?!

Она снова позвонила перед тем, как ложиться спать. И снова автоответчик. Она сказала: „Снова Сильвия. Просто проверяю“ — и повесила трубку. Было где-то между девятью и десятью часами, еще не стемнело. Руфь, должно быть, все еще нет дома, а девушка не будет снимать трубку в незнакомом доме. Она попыталась вспомнить имя верхних соседей Руфи. Наверняка они еще не легли. Но вспомнить не смогла. Да это и к лучшему. Ее звонок наделал бы шуму и выдал ее излишнюю заинтересованность.