Чтение онлайн

ЖАНРЫ

Шрифт:

Таким образом, разрушение смысла, мотивированное вначале пустотами во времени, находит соответствие в хронотопе непреодолимого пространства, которое, в отличие от лермонтовского, не определено границами (родина и чужбина — горизонталь, солнце и морское дно — вертикаль), но в качестве «пустого пространства» превращается в оксиморон границы бесконечности (протяжения), через которую нет дороги, ибо на Востоке вообще нет вожделенной цели. Переход непреодолимого пространства границы является не самоутверждением индивидуума в «буре», но обусловленным судьбой падением в пустоту.

Время и пространство как пустоты связываются в конце сравнением сердца с «бедным слюдяным окном». Превращение окна из источающего свет и могущего видеть «ока» в «бедную светом», слепую пустоту завершает потерю смысла и позволяет воспринимать следующие друг за другом определения «челнок», «птичья стая» и «сердце» (индивидуум) в качестве ипостасей того же самого неподвижного времени и исчезновения пространства. Лермонтовский субтекст служит здесь обратным отражением: там, где пространство и время выбиваются из колеи, где возвращение домой оказывается невозможным, граница достигает бесконечного пространства и выход в открытое море становится падением в никуда.

В мотиве «выхода» Терапиано обретает наконец выход из пространственной и временной пустоты бессонницы и пограничного состояния. Ночные бдения и невозможность перейти границу, поначалу обусловленные страданиями,

постепенно получают позитивную переоценку в сборнике стихов «Странствие земное» (1951). Особенно ярко здесь проявляется лермонтовский мотив «выхода на дорогу», который подчеркивает связь ночного бодрствования и нахождения в дороге с новым измерением познания [642] . Нельзя не заметить интертекстуальную ссылку в первых строках, по крайней мере, трех стихотворений («Выйдем ночью на дорогу»; «Выйду в поле»; «Выхожу на дорогу с тобою»). Кроме того, в самих текстах «кремнистый лермонтовский путь» эксплицируется в качестве квазитопографического ориентира:

642

Это указывает на стихотворение Лермонтова «Выхожу один я на дорогу» (1841).

Выйду в поле. На шоссе все то же. Изредка мелькнет велосипед. Вновь такой же, со вчерашним схожий, Вечер, полумрак и полусвет. Фонари автомобилей, звезды, Грусть о тех, которых не вернуть, Тихий и прозрачный летний воздух И кремнистый лермонтовский путь. Снится мне, за грани туч прекрасных, За ограды всех миров иных, Музыкой таинственной и страстной Ввысь летит дыхание земных, И, росой вечерней ниспадая На траву и пыльные кусты, Хрупкой влагой, не достигнув рая, Падает на землю с высоты [643] .

643

Цит. по: Терапиано Ю.Странствие земное. С. 15.

Ночной выход имплицирует как у Лермонтова, так и у Терапиано поиск открытого пространства, самозабвения и покоя, устанавливает диалогическую связь между говорящим Я и вечностью, проявляющейся через определенную близость к природе. Терапиано берет различные мотивы ночных размышлений из стихотворения Лермонтова, но переиначивает их, подчеркнуто отказываясь от самопознания, свойственного лермонтовскому Я.

Первые две строфы демонстрируют бросающееся в глаза сходство, которое своеобразно варьирует возникающую у Лермонтова неподвижность времени: Лермонтов описывает внемлющую мирному дыханию Бога, синестетически воспринимаемую ночную природу, в которой блестящий кремнистый путь на земле и говорящие друг с другом звезды на небе дают ориентир лирическому Я. Кремнистому пути, блестящему в тумане, как первому непосредственному впечатлению у Терапиано соответствует мелькнувший вдали на улице велосипед; надежности дороги отвечает быстрота (беглость) движения. Последовательность фрагментарных впечатлений (велосипед, полусвет, фары автомобилей, звезды, печаль, летний воздух и кремнистый путь), и в особенности их углубление в аксиоматический контекст неизменности и однообразия, создает универсум, в котором взгляд саморефлексирующего Я становится излишним: эквивалентность звезд и автомобильных фар, вчерашнего и сегодняшнего вечеров, полусвета и полумрака порождает экзистенциональную печаль о невозвратности потерянного навсегда лишь как вариацию однообразного возвращения беглого и отказывает человеку в эгоцентристской модели мира.

Лермонтов приводит в созвучие самозабвение сна, наполняющего мирно дышащую грудь силами жизни, и всеобъемлющую любовь природы. Терапиано перенимает этот мотив дыхания и передает его в видении подымающегося в музыке дыхания «всех земных», падающего росой на землю, в идее вечного круговорота, в котором каждый человек сплавлен с другими, где ничто не исчезает и однообразие эквивалентности прошлого, настоящего и будущего оценивается положительно [644] .

«Выход в поле» имплицирует освобождение не только от пространственной, но и от временной связанности, отказ от внешне манифестируемого возврата в пользу интеграции в космическое движение, благодаря которому прошлое и будущее, близкое и далекое в равной степени современны. В этом смысле обращение к лермонтовскому «кремнистому пути» можно рассматривать как ментальный мотив «все свое ношу с собой», пронизывающий творчество Терапиано: ничто не потеряно, все в наличии [645] .

644

То обстоятельство, что оцененный положительно «выход» в смысле преодоления негативного опыта и освобождения от его пут является ступенью духовного развития, которой Терапиано достиг только со временем, отражает стихотворение из цикла «На ветру» (1938). В «Письме» обозначенного цикла читаем: «Весь мир, как будто поневоле, / томится в скучном полусне. / Поехать в лес? Поехать в поле? / Теперь все безразлично мне». Терапиано представляет в этом цикле разочарованность эмиграции, о чем свидетельствуют многочисленные взятые из стилистического дискурса эмиграции и негативно переиначенные цитаты из стихотворений 2 и 4 («к светлой цели»; «дело нас в России ждет»; «воздухом вольным дышим»; «мы — в послании» etc.). В проблемном контексте разочарованной и разобщенной эмиграции пространственный выход не является действительным. Перед эмигрантами, которые воспринимают себя с экзистенциальной точки зрения как «чужих», уже не «посланников», а «проклятых судьбой» («странные гости везде»; «чужие»; «любимые нигде»; «обреченные судьбою»), снова возникает вопрос «куда?» в смысле упомянутого выше поиска новых возможностей возврата. «Пространственный» выход здесь бессилен; только духовный отрыв от русского контекста, последовательный отказ от физического возвращения открывает новые пути. В указании на пенистый песок и снежные горные вершины (в структурном отношении противопоставление «чужому небу» слова «лишь») все-таки уже обозначено вездесущее духовное измерение времени и пространства.

645

Используя концепт вездесущности, в контексте выше упомянутого кризиса культуры ex post Терапиано придерживается точки зрения, которая приписывает воспоминанию руководящую роль, нечто вроде «m'emoire pure» Бергсона, придающего активному воспоминанию статус живого восприятия (ср.: Bergson Henri.Mati`ere et m'emoire. Paris: PUF, 41993.

Этой

вездесущностью прошлого, находящегося в перманентном движении, преодолевается «страдание» по отношению к неподвижной условности эмиграции: поэт превращается в носителя вид е ний, преодолевающих пространство и время, провозвестником вневременного безграничного бытия:

Летом душно, летом жарко, Летом пуст Париж, а я Осчастливлен как подарком Продолженьем бытия. С мертвыми веду беседу, Говорю о жизни им, А весной опять уеду В милый довоенный Крым. И опять лучи, сияя, Утром в окна льются к нам, Море Черное гуляет, Припадает к берегам. И как будто время стало Занавесочкой такой, Что легко ее устало Отвести одной рукой [646] .

646

Цит. по: Одоевцева И.Новый журнал. 82 (1966). С. 292–294. Здесь с. 294.

III. Травелог как путешествие. «Путешествие в неизвестный край» Терапиано

На этой последней ступени, где с помощью поэзии совершается движение Терапиано от неподвижности к вездесущности, оказывается несколько неоднородное художественное прозаическое произведение «Путешествие в неизвестный край». Основывается ли текст на действительно состоявшемся путешествии, остается не вполне ясным. Хотя в скупых биографических очерках о русском поэте и критике отсутствуют сведения, которые могли бы свидетельствовать о путешествии на Восток, соответствующие указания обнаруживаются в других источниках [647] . В своей известной монографии о маздеизме, появившейся в шестидесятых годах, Терапиано мотивирует это следующим образом:

647

Так, Д. В. Иванов отсылает к русской энциклопедии мировых религий, в которой сообщается, что Терапиано до революции посетил Персию и там интенсивно общался с проповедником зороастризма (см.: Иванов Д. В.Тело света:(22.07.2006).

L’origine de ce livre est la suivante: Lors de mon s'ejour en Orient, en 1920, un de mes amis, haut fonctionnaire de la Russie imp'eriale en Perse, m’a communiqu'e les d'etails de ses entretiens avec les Mazd'eens qu’il a pu rencontrer au cours de sa carri`ere, gr^ace `a des circonstances exceptionnellement favorables. Je lui demandai pourquoi il n’'ecrirait pas un livre sur ce sujet. Il me r'epondit que cela ne lui 'etait pas possible, parce qu’il ne poss'edait pas de dons d’'ecrivain, mais qu’il m’autorisait `a 'ecrire un livre bas'e sur ses r'ecits. Selon son d'esir, son nom, son titre, et autres pr'ecisions, susceptibles de percer son incognito, ne seront pas mentionn'es. Je dirai simplement que mon ami fut un grand sp'ecialiste des questions de l’orientalisme; il connaissait plusieurs langues orientales et il passa plus de vingt ans en Orient… [648]

648

Terapiano Georges.La Perse secr`ete. Aux sources du mazd'eizme. Paris: Le courrier du livre, 1978. S. 10. Далее: Terapiano G.La Perse secr`ete.

При описании религии маздеизма Терапиано ссылался на познания и сообщения третьего лица, причем бросается в глаза, что в изданном в сороковые годы описании путешествия совершившее его Я подобным же образом представлено в качестве некоего третьего [649] .

Описание путешествия, которого не было, которое произошло «не так» или же очень давно, представляет собой особый случай травелога, словно с самого начала определяющегося специфической ситуацией эмиграции и кризиса культуры. Оно означает логическое продолжение пути духовного развития, обозначенного поэзией Терапиано, ибо в данном случае описание как таковое более походит на «духовное путешествие».

649

Кроме того, здесь можно предположить, что на роман Терапиано в тридцатые годы повлияло описанное Николаем Рерихом пребывание в Гималаях. Подтверждением этому у Терапиано служит переписанная им секвенция «Предание об Иссе Милостивом», так как Рерих считается одним из главных распространителей легенды о пребывании Иисуса в Индии.

Духовное путешествие, духовное «странствование» как выход из физической и психической неподвижности представляет наибольший интерес, когда характер описания путешествия намеренно превращается в «текст-противоположность» относительно обычных туристических изображений. «К тому же, — пишет в самом начале рассказчик от первого лица, — и цель моего путешествия — отнюдь не путешествие с описанием климата, пейзажей, этнографических особенностей и тому подобного» [650] . Но если целью описания путешествия не является изображение обнаруженных чужеродных явлений, то оно становится интроспекцией, путешествием в себя самого. Единственное синоптическое описание «Путешествия в неизвестный край», предлагаемое критической литературой, характеризует книгу Терапиано как «краткое, значительное, отчасти сюрреалистическое изображение доисторических состояний человечества, которые еще определялись единством с божественным космическим велением» [651] и допускает небрежность, ошибочно приняв за метод существенный здесь аспект путешествия как модуса духовного самоуглубления и самосовершенствования.

650

Терапиано Ю.Путешествие в неизвестный край. Paris: Дом книги, 1946. С.11. (Далее — Терапиано Ю.Путешествие в неизвестный край.). Такого рода комментарий к «не-намеренному» рассказчик то и дело вставляет в текст, никак не формулируя конкретных намерений своих записей.

651

Kasack Wolfgang(Hg.). Lexikon der russischen Literatur im 20. Jahrhundert. Munchen: Otto Sagner, 1992. Sp. 1298.

Поделиться с друзьями: