Бегом с ножницами
Шрифт:
Натали стояла, в задумчивости накручивая на палец длинный локон.
Я внезапно подумал, что она будет выглядеть куда лучше платиновой блондинкой.
— Нам надо тебя осветлить, — заметил я.
— Что?
— Будет здорово. По-настоящему красиво. Сразу заиграют глаза.
Она пожала плечами:
— Может быть, попозже.
Во дворе Хоуп лопаткой утрамбовала дерьмо, чтобы кучка была поплотнее.
Агнес начала рассеянно подметать ковер в гостиной. Это всегда оказывалось первым признаком глубокого стресса. Мне нередко случалось просыпаться среди ночи от шороха щетки — Агнес подметала дорожку
— Брось, Агнес, — крикнула матери Натали.
— Занимайся своим делом — огрызнулась Агнес. Подметая, она тяжело опиралась на щетку. Я даже подумал, что без нее она не удержится на ногах. Просто осядет на пол и останется там, словно приготовленная для стирки куча белья.
Появился Финч, вытирая руки о рубашку. Выглянул во двор.
— Отлично, — оценил он. Потом крикнул Хоуп: — Молодчина!
Хоуп обернулась, широко улыбаясь. Финч посмотрел на нас с Натали.
— А вы подождите. Наша жизнь действительно изменится. Это знак свыше.
— Ты нам не дашь двадцать долларов? — тут же нашлась Натали, протягивая ладошку.
Финч достал из кармана брюк бумажник.
— У меня только десять, — заметил он.
Натали схватила, что дают, и потянула меня за руку:
— Пойдем погуляем.
***
Первым признаком перемен к лучшему, оказалась замороженная индейка. Хоуп выиграла ее у радиостанции: она первая дозвонилась и правильно отгадала песню Пэт Бун. В морозилку индейка не влезла, поэтому Хоуп положила ее в ванну — оттаивать. В доме было всего две ванны, и Хоуп решила использовать ту, что на первом этаже, с душем. Вместо того чтобы вынуть птицу, а потом при-нять душ, все мы плескались вместе с ней.
Когда Финч получил ни много ни мало тысячу долларов от страховой компании, он воспринял событие как определенный знак в подтверждение прямой связи дерьма с небесными силами.
В результате он начал регулярно изучать содержимое унитаза. А поскольку Бог мог разговаривать через каждого из нас, то всем домочадцам следовало представлять содеянное его оценивающему взору, а уже потом нажимать кнопку слива.
— Ни за что на свете, — наотрез отказалась Натали, спуская воду, хотя отец настойчиво колотил в дверь.
— Иди, пап! — послушно звала Хоуп, предварительно обильно оросив окрестности дезодорантом.
Изучив несколько испражнений Хоуп и одно — собственной супруги (его он считал низшего качества), доктор пришел к заключению, что только его личное дерьмо может служить средством общения с Богом. Поэтому каждое утро он призывал Хоуп, чтобы та извлекла из унитаза содержимое и положила на стол для пикников рядом с предыдущими порциями.
Он полагал, что в комплексе данные унитаза представят более полную картину нашего будущего.
Попаду ли я в школу красоты? Ответом служило много небольших, разрозненных кусочков кала. Чик-чик-чик, как ножницы. Доктор с улыбкой трактовал результат как положительный.
Заберут ли налоговые инспекторы дом? Расстройство желудка, жидкий стул свидетельствовали о том, что враги запутаются в своих данных и дом останется при нас.
А как же насчет Хоуп? Выйдет ли она когда-нибудь замуж?
— Видишь всю эту кукурузу? Хоуп выйдет замуж
за фермера.Все данные доктор непременно записывал. Записи сопровождались зарисовками каждой отдельной порции, а также соответствующей интерпретацией. Эссе вошло в ежемесячный информационный бюллетень, который разослали пациентам.
Тем летом в течение нескольких недель нельзя было принять ни единого решения, сделать ни единого шага без консультации с прямой кишкой доктора Финча.
— Я определенно считаю, что не стоит связывать надежды на лучшее будущее с новой работой на стороне, — сообщал доктор супруге. — Карты, так сказать, этого делать не советуют. — Он показывал в сторону туалета.
Однако настроение изменилось самым драматическим образом, когда у доктора случился запор.
— Мой кишечник не работает же полтора дня, — мрачно сообщил он, глядя на экран телевизора. — Не знаю, как это трактовать.
Отцовский запор заставил Хоуп сломя голову бежать в свою комнату и срочно начать гадание на Библии:
— Продлят ли папе лицензию? Заберут ли налоговые инспектора дом? Бросит кто-либо из пациентов лечение? Перестал ли ты, о Господи, разговаривать с папой в туалете?
Нам с Натали казалось, что все в доме рехнулись. Кроме нас двоих. Однако вместо того, чтобы рассматривать это поведение как одну из форм невротической патологии, мы просто смеялись.
— Ты можешь поверить, что у папы диплом врача одного из самых престижных университетов Америки?
— Если он может работать врачом, — ответил я на это, — то, значит, я смогу поступить в школу красоты.
Мое помешательство на этой школе явно усиливалось во время стрессов. А еще я сразу начинал больше обращаться к своему дневнику. Писание оставалось единственным занятием, в котором я ощущал гармонию с самим собой. Я словно растворялся в странице, в словах, даже в пространстве между словами. Причем это происходило даже в том случае, если я всего лишь практиковался в собственной подписи.
— Почему бы тебе не стать писателем? — в один прекрасный день предложила Натали. — Я уверена, что у тебя это получится очень забавно.
Мои дневники вовсе не были забавны. Они были трагичны.
— Не хочу быть писателем, — машинально ответил я. — Посмотри на мою мать.
Натали рассмеялась:
— Вовсе не все писатели такие же шизики, как твоя мать.
— Наверное. Только если я унаследовал от нее способность к сочинительству, значит, наследовал и гены сумасшествия.
— Знаешь, мне просто кажется... ты не будешь счастлив, делая кому-то прически.
Это меня взбесило. Я не собирался делать прически. Я собирался создать собственную империю красоты.
— Ты не понимаешь моего плана, — возмутился я. — Ты никогда не слушаешь!
— Мне просто кажется, что ты возненавидишь эту работу. Весь день стоять на ногах, засунув пальцы в чьи-то грязные волосы. Фу!
Я вовсе и не думал засовывать пальцы в чьи-то грязные волосы. Я мечтал, сидя за красивым полированным столом, оценивать дизайн упаковки. Империя красоты была моим единственным шансом, единственным выходом. Мне нравилась реклама фирмы «Видал Сассун», утверждавшая: «Если вы не выглядите хорошо, то мы выглядим плохо». Этот лозунг отражал мою собственную изысканную способность ставить на первое место интересы других.