Бегство от безопасности

— Безусловно, — сказал я. — Мы можем изменить мир так, как нам этого захочется.

— Не наш мир. Мир —можем ли мы сделать его лучше?

— Лучше для нас с тобой, — сказал я, — не значит лучше для всех.

— Мир лучше войны.

— Те, кто находится на вершине пирамиды, скорее всего, согласились бы.

— А те, кто на дне…

— …любят побоища! Всегда найдется причина для драки. Если повезет, то она может иметь оправдание: мы сражаемся за Гроб Господен, или ради защиты отечества, очищения расы, расширения империи или доступа к олову и вольфраму. Мы воюем, потому что нам хорошо платят, потому что разрушение возбуждает больше, чем созидание, потому что воевать легче, чем зарабатывать на жизнь трудом, потому что воюют все вокруг, потому что этого требует мужская гордость, потому, наконец, что нам нравится убивать.

— Ужасно, — сказал он.

— Не ужасно, — сказал я. — Это в порядке вещей. Когда на одной планете сосредоточено такое разнообразие мнений, конфликтов не избежать. Ты согласен с этим?

Он нахмурился.

— Нет.

— В следующий раз выбери планету пооднообразнее.

— Что, если следующего раза не будет? — сказал он. — Что, если ты ошибаешься, говоря о каких-то других жизнях?

— Это не имеет значения, — сказал я. — Мы строим наш личный мир спокойным или бурным в зависимости от того, как именно мы хотим жить. Мы можем создать мир посреди хаоса и разрушение посреди рая. Все зависит от того, куда мы направим свой дух.

— Ричард, — сказал он, — все, что ты говоришь, — так субъективно! Разве трудно представить, что могут существовать вещи, которые тебе не подвластны? Что может быть совершенно иная схема — например, что жизнь существует сама по себе, независимо от того, что ты думаешь или не думаешь, или что весь наш мир — это эксперимент инопланетян, наблюдающих за нами в микроскоп?

— Это тоскливо. Капитан, — не управлять самому. Быстро надоедает. Когда меня просто катают, я чувствую свою ненужность, и это меня злит. Не интересно лететь, когда ты не можешь управлять самолетом, тогда уж лучше выйти и пойти пешком. Пока эти инопланетяне достаточно спокойны и хитры, чтобы я не сомневался в том, что именно я —хозяин своей маленькой судьбы, я играю в их игру. Но как только они посмеют потянуть за ниточки, я их обрежу.

— Может быть, они тянут за ниточки о-ч-е-н-ь о-с-т-о-р-о-ж-н-о, — сказал он.

Я улыбнулся ему.

— До сих пор они себя не выдали. Но если я увижу эти ниточки на своих запястьях, в ту же минуту в ход пойдут ножницы.

Заканчивая документальное живописание катастроф, комментатор пожелал всем счастливого дня и выразил надежду встретиться с нами завтра.

Лесли повернулась ко мне.

— Это Дикки, не так ли?

— Откуда ты знаешь?

— Он беспокоится о будущем.

Она — телепат, подумал я.

— Ты что, разговаривала с ним?

— Нет, — ответила она. — Если бы его не обеспокоило то, что мы только что увидели, я бы подумала, что ты сходишь с ума.

Тридцать один

На следующее утро Лесли, что-то напевая, возилась со своим компьютером, когда я остановился у ее дверей. Я постучался.

— Это всего лишь я.

— Не всего лишь ты, — сказала она, подняв голову. — Ты — это очень многое! Ты мой любимый!

Чем бы она ни занималась в данный момент, у нее, по-видимому, все получалось. Если у нее что-то не выходит, она не напевает, не поднимает головы, она просто отводит мне лишнюю дорожку в своем сознании и продолжает одновременно заниматься всем остальным.

— Сколько ты весишь? — спросил я.

Она подняла руки над головой.

— Смотри.

— Отлично. Просто превосходно. Но, может быть, чуть-чуть меньше, чем нужно, тебе не кажется?

— Ты идешь за продуктами, — угадала она.

Я вздохнул. Бывало, мне хватало нескольких минут, чтобы ее обработать, причитая, как страшна анорексия, грозящая каждой работающей женщине, или предсказывая близящийся ледниковый период и сокращение мировых запасов продовольствия. Теперь Лесли способна раскусить мою самую тонкую игру.

Однако потеряно было не совсем все, так как мне удалось узнать, сколько она весит.

— Взять что-нибудь особенное? —спросил я в надежде у слышать: «Да! Торты, кексы и пирожные с заварным кремом».

— Крупу и овощи, — сказала она, сама Дисциплина. — Нам нужна морковь?

— Уже в списке, — ответил я.

Накануне того дня, как мы решим вознестись из наших тел, я испеку два лимонных пирога — по одному на каждого — и предложу съесть их, пока они не остыли, подумал я. Жена откажется, в шоке от моей потери контроля над собой, и я съем их сам.

Он нашел меня в рисовой секции отдела круп.

— Правда ли, что существует философия полета?

Я обернулся, обрадовавшись встрече.

— Дикки, да! Чтобы летать, мы должны верить в то, что не можем увидеть, не так ли? И чем больше мы узнаем о принципах аэродинамики, тем свободнее мы себя чувствуем в воздухе, вплоть до ощущения волшебства…

— Существует также и философия боулинга.

Этот внезапный переход так меня поразил, что я громко повторил вслед за ним:

— Боулинг?

В пшеничном отделе какая-то женщина подняла голову и взглянула на меня, разговаривающего в полном одиночестве, с большим пакетом коричневого риса в руке.

Я потряс головой и на миг улыбнулся ей: видите ли, я немного эксцентричен.

Дикки не обратил на это внимания.

— Должна быть, — сказал он. — Если существует философия полета, то должна существовать и философия боулинга — для тех, кому не нравятся самолеты.

— Капитан, — сказал я ему тихо, направляя свою тележку в угол с овощами, — нет таких людей, которым не нравились бы самолеты. Тем не менее существует и философия боулинга. Каждый из нас выбирает свою дорожку, и смысл в том, чтобы очистить ее от кеглей — наших жизненных испытаний, потом выставить время и начать сначала. Кегли специально сделаны неустойчивыми, они сбалансированы в расчете на падение. Но они так и будут маячить в конце нашей дорожки, пока мы не решимся предпринять какие-нибудь действия, чтобы убрать их с пути. Семь из десяти — это не катастрофа, а удовольствие, шанс проявить нашу дисциплину, умение и грацию в вынужденных обстоятельствах. И те, кто за этим наблюдают, получают такое же удовольствие, как и мы сами.

— Садоводство.

— Что посеешь, то и пожнешь. Думай, что выращиваешь, так как однажды это станет твоим обедом…

Я был настолько захвачен его внезапным тестом, что проехал мимо шоколадного отдела и даже не посмотрел в ту сторону, заранее готовя в уме метафоры о солнце, сорняках и воде для ответов на его возможные вопросы о философии прыжков с шестом, вождения гоночных машин, розничной торговли. В том, что большинство из нас называет любовью, подумал я, также кроется поразительная метафора и наилегчайший способ объяснить, почему мы выбираем Землю для игр.

— Но как все это действует, Ричард?

Он сразу же прикусил язык, ужаснувшись своей ошибке.

— Как, по твоему мнению, все это действует?

— Вселенная? Я уже рассказал.

Я выбрал сетку яблок с открытого лотка.

— Не Вселенная. Посев. Как и почему это происходит. Я понимаю, что это не так важно, раз, по-твоему, это все — только Образы. Но все же каким образом невидимые идеи превращаются в видимые объекты и события?

— Иногда мне хочется, чтобы ты был взрослым, Дикки.