Бегство от запаха свечей

Прошло десять дней. Я получила от мамы второе письмо.

«Дорогая дочка!

Приезжай немедленно, дела становятся все хуже. Виктория получила от мужа из-за границы письмо. Что в нем, не знаю, письма она никому не показала, но так взвинчена, что стала совсем несносной.

Ты пишешь, что обставила квартиру. В это трудно поверить. Мебель теперь очень дорогая, ты же знаешь, какие цены в Кальварии.

Я бы выбралась к тебе во Вроцлав, но, к сожалению, у меня нет денег. Туфли, в которых я приехала, неожиданно развалились. Пишу второпях, тайком ото всех. С письмом твоим ничего не вышло. Почтальон принес его, когда дома была одна бабка. Она ужасно на тебя разозлилась.

Жду тебя. Целую.

Мама».

– Тебе надо ехать. Я кое-что видела в жизни и понимаю: труднее всего согласиться с тем, что ребенок прав. Для матери ты всегда останешься ребенком.

– Я поеду, пани Дзюня, конечно же, поеду. Но так обидно, что всегда я оказываюсь не права. Мама верит только бабке. А бабку мне не одолеть, это я чувствую. Честно говоря, я не очень ясно представляю себе, зачем еду, чего хочу добиться. Одно только меня и радует: приеду в форме, с подарками и ни о чем мне не надо их просить.

Спустя несколько дней подвернулся и удобный случай. До самого Кракова я доехала на легковой машине. В Кракове я переночевала в служебном помещении Красного Креста, отдала погладить форму, надела чистую блузку, вымыла в парикмахерской голову. Перед самым отходом поезда до Кальварии купила большую коробку самых лучших пирожных.

В поезде было свободно. Попутчики поглядывали на меня с любопытством. Их особенно заинтересовала моя форма.

– Это форма Польского Красного Креста? Очень красиво, и вам к лицу. Вы живете во Вроцлаве? Говорят, он разрушен не меньше Варшавы, – завел разговор один из пассажиров.

Я с горячностью рассказывала о Вроцлаве, не очень заботясь о точности. Я нарисовала картину города зелени и мостов, говорила об Одре, о свободных квартирах. Умолчала об одном: о развалинах. Раз эти люди предпочитают сидеть здесь, пусть думают, что никаких развалин там нет.

Кальвария! Со станции я пошла кружным путем через весь городишко, с любопытством глядя по сторонам. Здесь ничего не изменилось. Время словно застыло. Дом Дроздов издали показался мне не таким, каким я его запомнила, – он вроде стал меньше.

Из знакомых первой мне встретилась Данка Крамаж.

– Господи, боже мой! Катажина, это ты? Говорили, ты умерла в прошлом году от какой-то болезни или еще от чего. Мы с Романом даже деньги давали на молебен в годовщину твоего отъезда. Ах да, ты же, наверно, ничего не знаешь? Мы на рождество свадьбу сыграли. Венчались в монастыре, перед большим алтарем. У меня было четыре подружки. Столько гостей на свадьбе было, что мама потом неделю сосчитать не могла. Роман часто тебя вспоминает, но я не ревнива. Он говорит, что ты девушка с воображением. – Данка вздохнула и продолжала: – Янка тоже вышла замуж. А знаешь за кого? За Гжыбача. Родители ругались, шумели, а они уперлись на своем, ну и пришлось согласиться на свадьбу. Они любят друг друга, уверяю тебя! Марыня, бедняжка, так в девках и сидит, а ведь ей уже двадцать стукнуло. Красивая у тебя форма. Это габардин или шерсть? Мама предлагала мне габардин, да он мне показался тяжеловат. И Роман так считает.

Да. Это и в самом деле была Кальвария!

Так в обществе ни на минуту не умолкавшей Данки Крамаж, по мужу Петкевич, я дошла до самых ворот дроздовского дома.

– Ты прямо с поезда? Ах да, ведь у тебя же чемодан, я и не заметила. Ну, пока до свиданья! Мы еще поболтаем, с тобой очень приятно поговорить.

За все время я не произнесла ни слова и на прощание только помахала рукой.

Войдя в дом, я забарабанила в дверь, хотя помнила, что бабку такой стук раздражает.

– Кто там? – услыхала я бабкин голос. – Открыто, заходите.

Встретили меня холодно. Якобы потому, что я свалилась как снег на голову, без предупреждения. Мама, стараясь разрядить напряжение, побежала за хозяйкой. Та обняла меня, похлопала по своему обыкновению по спине и воскликнула:

– А ну, покажись, какая ты стала?

Я послушно несколько раз повернулась на каблуках.

– Неплохо, ничего не скажешь, мордашка совсем не изменилась. Пропали теперь кальварийские парни! Провалиться мне на этом месте, если я тебя теперь не выдам замуж.

– Боюсь, вам это не удастся. Я приехала всего на три дня.

Отпуск у меня, правда, был на две недели, но в эту минуту я про себя твердо решила, что дольше трех дней здесь не задержусь.

– Всего на три дня? – удостоверилась бабка и явно повеселела.

– Ты же собиралась приехать насовсем, – заметила тётка Виктория.

– Насовсем мне пришлось бы, пожалуй, приезжать на грузовике. У меня большая трехкомнатная квартира, полностью обставленная. И вообще, я богата. Я ведь вам писала. В чемодане у меня только ночная рубашка, плащ и подарки. Дали мне три дня отпуска, вот я и приехала. Захотелось посмотреть, как вы тут живете, что слышно. Не думайте, что я капитулировала. Ничего подобного. Я намерена по-прежнему жить самостоятельно.

Говоря все это, я внимательно наблюдала за ними. То, что я приехала лишь ненадолго, так их обрадовало, что они больше меня и не слушали. Сразу повеселели и подобрели и даже вспомнили, что я, может быть, хочу есть или пить.

– Чай у меня только липовый, – трагическим голосом сказала бабка. – К сожалению, другой нам не по средствам. Может быть, лучше выпьешь молока?

– Чай у меня есть, я привезла. Английский, точно такой же, как я вам недавно послала. Сейчас я все достану.

Невинное замечание попало в самую точку. Бабка извлекла из буфета нераспечатанную пачку настоящего чая.

После ужина, когда все уже было сказано, я пошла проведать хозяйку. Она лежала в постели.

– Заходи, заходи. Я знала, что ты придешь. Старика нет, поехал в Краков. Он там у дочки, лечится, я одна.

Я протянула ей сверток с подарками. Она тут же его развернула и все осмотрела.

– И всегда-то ты знаешь, чем кому угодить! – обрадовалась она. – Лучшего подарка нельзя было придумать. Буду теперь снова, как принцесса, пить по утрам кофе. А если случится кого угостить кофейком, непременно скажу, кто мне его привез. Подожди, давай-ка мы его сейчас и отведаем.

– Лежите. Я поставлю воду. А пока она вскипит, расскажите, что слышно.

– Рассказать-то есть о чем. И первым делом я вот что тебе скажу: мать ты должна отсюда забрать. Она все теперь для них делает, а они кричат на нее с утра до вечера. С тех пор как она приехала, ни дня без скандала не прошло. Когда ты прислала деньги, они сперва разорались, что отошлют, мол, назад, что деньги краденые, а потом милая бабуся с тетушкой прикарманили все до копеечки. Мама твоя даже и не знает, сколько ты им прислала. И посылку, которую она от тебя получила, они тоже к рукам прибрали – иначе им, видишь ли, на жизнь не хватает. – Хозяйка задыхалась от возмущения. – На жизнь, конечно, нужно, да уж больно им не хочется признавать, что ты их содержишь. За чемодан перчаток, которые ты им прислала в прошлом году, они заработали шестьдесят тысяч злотых. Думаешь, они тебе об этом скажут? Ничего подобного! Они все такие же бедные, да вдобавок мама твоя у них на шее сидит. Ко мне они тоже подбирались. Когда ты прислала мне ковер, тетка заявила, что я должна им за него заплатить. А я только расхохоталась в ответ. «Полно, миленькая, – говорю, – с вами я, что ли, дела-то делаю? У меня с Катажиной свои счеты, она приедет, мы и сочтемся. За мной никогда еще ничего не пропадало». Знаешь, когда ты здесь жила, мне как-то легче было с ними, а теперь надоели они мне хуже горькой редьки. Стервозы! Как только, прости господи, таких земля носит? А мама твоя – новая их жертва. Они думали, что ты совсем приехала и станешь свои права предъявлять.