Бегство от запаха свечей

Около треста я встретила Эдека Згуду. Он остановил меня и сказал заговорщическим тоном:

– Слушай, я знаю, что тебя арестовали. Меня тоже допрашивали по этому поводу. Смотри только, никому ни слова… Допытывались, высказываешься ли ты на политические темы и не знакомила ли ты меня, часом, с одним типом, чью фотографию мне показали. Что там у тебя? Никто ни черта не понимает. Настоящее дело или липа? А секретаря ты правильно науськала, теперь наш кадровик подожмет хвост.

– Ты и в самом деле думаешь, что я в чем-нибудь виновата? Неужели я похожа на классового врага? Придется тебя разочаровать – я не сделала ничего плохого. Но увы, по твоему лицу видно, что ты мне не веришь.

– Ей-богу, трудно поверить. Столько народу допрашивали. Их, должно быть, припугнули здорово, все как воды в рот набрали. Молчат – и точка.

– Ну, я побежала. У нас завтра сдача объекта. Начальник так зол, что к нему подступиться страшно.

«Их допрашивали. Но о чем? – думала я, спеша на стройку. – Это какое-то ужасное недоразумение. Интересно, что скажет Люцина? Надо к ней съездить, хотя бы на один день в воскресенье. Может, она сообразит, в чем дело».

Я не участвовала в первомайской демонстрации, так как заболела снова. Недолеченная ангина повторилась. На этот раз мама ухаживала за мной одна – пани Дзюня успела умчаться в Валим. Врач из районной поликлиники проверил мне пульс, стоя по меньшей мере в полутора метрах от кровати, затем издали заглянул в горло. Не сказав ни слова, заполнил два рецепта, выписал бюллетень на пять дней и удалился. Мама была вне себя от возмущения.

– Ну знаешь ли?! И это называется врачебным осмотром? Он боялся к тебе притронуться. Не проверил ни легких, ни сердца, даже про температуру не спросил. Так осматривал больных один мой знакомый знахарь до войны.

– Не волнуйся, мама. У меня официальный документ о болезни, а остальное – трын-трава!

Несмотря на болезнь, я дома занималась. Приходил товарищ моего начальника, пан Пенкальский, маленький, щупленький человечек лет сорока, с очень добрыми глазами и огромным запасом знаний. Самые сложные математические задачи он объяснял так, что мне делалось стыдно: как же я сама не догадалась? Ведь это совсем просто!

Иногда, решая с ним примеры, я ошибалась. Он поправлял меня с таким смущением, словно сам был виноват в моих ошибках. Входил и выходил он бочком, стараясь занимать как можно меньше места.

– У вас прекрасные математические способности, Катажина, – повторял пан Пенкальский на каждом уроке. – Еще немного, и вы будете во всем разбираться сами, без моей помощи.

– Нет, нет, – возражала я, – все дело в вас. Я не встречала преподавателя, который бы объяснял так хорошо, как вы.

Пока я болела, он приходил каждое утро, потом, поправившись, я стала ездить к нему сама. Мы подружились. Пан Пенкальский интересовался, как я успеваю и по другим предметам, а меня трогало, что кого-то волнуют мои дела в техникуме. Он помогал мне во всех областях, где бы у меня ни возникали трудности, запас его знаний оказался поистине необъятным. Это был самый умный и образованный человек из всех, кого я знала. Я больше не боялась контрольных, напротив, радовалась случаю проявить себя.

Пенкальский научил меня аналитически мыслить. Математические задачи – предмет двухлетних мучений – перестали внушать мне ужас. Теперь я решала их с удовольствием.

Со второй половины июня мы стали заниматься только три раза в неделю и, таким образом, субботние вечера оказались свободными.

Я выбралась на один день в Валим, но застала там только пани Дзюню. Люцина с детьми уехала в Валбжих к врачу, а ее муж Юзек был на работе.

К великому возмущению пани Дзюни, я не смогла остаться на воскресенье – у меня был назначен урок с паном Пенкальским.

– Раз уж ты приехала, то нечего спешить, как на пожар. Расскажи, как живешь, что нового в вашей партии, и вообще…

– Все хорошо. Я нашла преподавателя, который мне все разжевывает и втолковывает, и я больше не боюсь техникума. А что касается партии, то вы, наверное, слышали, что ППС и ППР объединились. Я теперь член Польской объединенной рабочей партии.

– А как мама? Раскусила Ирека наконец?

– Вполне. И успокоилась. К тому же у нее свои заботы, со Стефаном. Кажется, он не спешит сделать решительный шаг, а теперь, после смерти отца…

– Ничего, женится, – перебила меня пани Дзюня. – Увидишь! Я бы предпочла, чтобы ты вышла замуж первой, а то как бы тебя мать не выжила из квартиры…

– Ну уж нет, не дамся! – сказала я убежденно.

Учебный год подходит к концу! Эти слова звучали, как самая сладостная музыка. Последний учебный год – вот что было радостнее всего. Несмотря на болезни и другие невзгоды, я при помощи пана Пенкальского закончила курс обучения на «отлично». С двенадцатого июня у меня был отпуск, после, которого я уже не должна была возвращаться на работу в трест. Согласно решению партийного бюро меня восстановили на работе на три месяца, которые истекали тридцатого июня.

В последнюю субботу июня днем состоялось вручение свидетельств об окончании техникума. Обстановка была праздничной, торжественной. Преподаватели, обычно строгие, суровые, сердечно прощались с нами. О предстоящих в октябре государственных экзаменах никто теперь не думал.

Я вернулась домой в прекрасном настроении. Программа на ближайшее время была составлена: подыщу себе новую работу, а затем уеду на несколько дней в Валим. Я честно заслужила этот отдых.

В почтовом ящике лежало письмо от Люцины, сообщавшей, что они всей семьей вместе с пани Дзюней едут на две недели в Белосток, к родным Юзека, на свадьбу его младшей сестры. Ну что ж, второй пункт программы придется изменить.

Под вечер зашел Збышек. Мама собралась было в магазин, но, увидев его, задержалась.

– Объясните мне, Збышек, что происходит с вашим отцом? Нигде не показывается, старых друзей избегает. Что это значит? Скажите отцу от моего имени, что это становится подозрительным, – сказала она шутливо.

– Я именно, по этому поводу и пришел. Отец решил, что они уже наконец обставили квартиру, и поручил мне пригласить вас с Катажиной на завтра к обеду.

– Я уезжаю в Кальварию, – эти слова вырвались неожиданно для меня самой. – Отпуск у меня только до конца месяца, а ведь мне нужно еще подыскать себе работу.

– Правильно, – поддержала меня мама. – Тебе необходимо отдохнуть. Вы знаете, Збышек, что она сегодня окончила техникум? Остались только государственные экзамены.

– От души поздравляю. Ты, как всегда, молодчина. – В голосе Збышека звучали теплые, ласковые нотки, что неизменно трогало меня. – Отец будет очень огорчен. Когда я собирался к вам, он предупредил, чтобы я был предельно вежлив. Оказывается, старик меня знает. Может быть, ты поедешь завтра вечером?

Прежде чем я успела ответить, мама сказала:

– Ну, я побежала, у меня масса дел. Думаю, вы тут без меня договоритесь. Если я не вернусь до семи, Катажина, не беспокойся, – значит, я заглянула к Куницкой. – Уже стоя в дверях, она снова обратилась к Збышеку: – Не знаю, как Катажина, но я завтра с удовольствием навещу ваших родителей. До свидания.

Мы остались одни, и я почувствовала себя неловко.

– Значит, едешь одна в дальние края? А не лучше ли отдохнуть во Вроцлаве? На Одре так хорошо, можно взять байдарку напрокат. Оставайся, ладно?