Бегство в Египет

– Так-так, – повторил он печальным голосом. – Вот ты, Филиппов, скажи мне, ты кем хочешь стать, когда вырастешь?

– Космонавтом, – ответил я не задумываясь, как солдат.

– Так-так, – в третий раз повторил директор. – Знаете, что такое ЭПРОН?

– Нет, – сказали мы с Женькой хором.

– ЭПРОН – это экспедиция подводных работ особого назначения. Была в свое время такая полувоенная организация. Так вот, в ваши годы, мы, тогдашние пацаны, мечтали стать водолазами. Не все, конечно. Некоторые хотели стать летчиками, как Водопьянов. Некоторые – полярниками, как Папанин. А я хотел водолазом. Но в водолазы меня не взяли. Знаете, почему?

Мы догадывались, но говорить не стали. И правильно: оказалось – мы ошибались.

– Из-за проклятого табака. Курил я. Мне инструктор так и сказал. Знай, говорит, Василий, водолазу курить – все равно, что пить на брудершафт с покойником.

Я спросил:

– Василий Васильевич, а брудершафт – это что такое?

Директор посмотрел мне в лицо, словно умел по прыщам узнавать будущее, и сказал:

– Вырастешь, тогда и узнаешь.

Потом прокашлялся и говорит:

– Плохое вы место выбрали для курения, ребята. А если пожар?

Вот и парта здесь есть деревянная, и бумажки тоже в углу.

Тут до нас наконец дошло.

– Василий Васильевич, честное слово… – Женька выбил кулаком из груди пыль. – Мы ж… Сашка, а ну дыхни!

Я выпустил из себя весь воздух, который был, а Женька выпустил свой.

Василий Васильевич недоверчиво покачал головой.

– А табаком тогда от кого пахнет?

Мы показали на железную дверь чердака.

Директор потолкал дверь, легонечко по ней постучал, потом приложил ухо.

– Понятно, – сказал он спустя секунду.

Что – «понятно», мы так и не поняли.

Я стоял, опершись ладонями о перила, ждал, когда же он нас отпустит. Перила были скользкие и холодные, ладони были потные и горячие.

Ждал – ну и дождался. Ладонь моя поскользила вниз, вторая, не удержавшись, – тоже, и я ухнул вперед затылком, опираясь на деревянный рельс. Хорошо – ноги успели сделать в воздухе поворот, и я, с трудом вскочив на перила, оседлал их, словно дикого коня прерий.

Штаны плавились и горели; ветер плевал в лицо; на поворотах меня заносило вбок и стремительная сила инерции норовила швырнуть в окно. Уж не знаю, как я удерживался в седле, наверное, есть на свете какой-нибудь пионерский бог, с которым не очень-то любят связываться законы физики.

Четвертый этаж, третий, второй – подо мной уже была пустота. Я летел, подхваченный смертью, в холодные лапы вечности.

Удар – в глазах потемнело, лишь одна печальная звездочка сияла мне из пустой глубины.

Я смеялся, я был ей рад, я читал ее простые слова. И вдруг понял, что-то в этих словах не то, над воротами в рай таких слов обычно не пишут.

«30 лет на страже счастливого детства». Звездочка была круглая, как медаль. И пустота, в которой она висела, была прикрыта черной пиджачной диагональю, застегнутой на блестящие пуговицы.

– А вас, Филиппов, – сказал директор веселым апостольским тенорком, – завтра, когда пойдете на чемоданную фабрику, я назначаю старшим.

15

Женька как в воду канул. Битый час я прождал его на ступеньках школы, но он почему-то не выходил. Правда, Капитонов сказал, что видел его с директором, но это он, по-моему, врал – с директором был я, а не Женька, это я помню точно.

А Женька стоял тем временем в коридоре и красил серым костюмчиком тоску зеленую стен. Напротив, держась за пуговицу, стоял директор Василий Васильевич. Капитонов был по-своему прав.

Коридор был пуст и уныл, как всегда, когда уходит вторая смена. Где-то в классах тоненько пела нянечка и подыгрывала себе на швабре.

Василий Васильевич молча поглядывал на часы – он поглядывал на них уже минут двадцать, а Женька все эти двадцать минут стоял пригвожденный к стенке печальным взглядом директора.

– Ага. – Василий Васильевич щелкнул пальцем по циферблату. – Как родители? Живы-здоровы? А вообще – как? Ладно, это потом. Идемте.

Они пошли под тихую мелодию швабры: первым – Василий Васильевич, за ним – Женька, думая тревожную думу.

Они миновали учительскую и не зашли – странно.

Прошли мимо двери кабинета директора – Василий Васильевич на дверь даже не посмотрел.

Подошли к тумбе в конце коридора – с тумбы с кумачевой подстилки добрыми гипсовыми глазами смотрел на них дедушка Ленин.

Директор обошел тумбу и пальцем поманил Женьку.

Сначала Женька ничего не заметил, потом разглядел на бледно-зеленой стене незаметный прямоугольник двери.

– Слышал, вы играете на баяне? Дело нужное, развивает пальцы руки.

Женька спорить не стал. На баяне, так на баяне. Куда же все-таки он меня ведет?

Руки Василия Васильевича покоряли недра карманов – это он искал ключ.

– Да… – Лицо его сморщилось. – Музыка… – Ключ не подавал голос. – Музыка, чтоб его. Был же, точно помню, что был. Брякал еще. – По морщинам, как по ступенькам лесенки, побежали паучки пота. Он давил их на губе языком, потому что были заняты руки. – Вам мой ключик не попадался? Был же, брякал же, я же помню…

Нет, Женьке ключик не попадался.

Одно плечо директора опустилось чуть не до пола, другое поднялось, как качели, сам он перекосился, но лицо почему-то сделалось радостным и спокойным.

– Дырка! Самая натуральная дырка! Ну-ка, ну-ка? Дырка и есть. – Он вытащил из карманов руки и хлопнул ладонями по коленям. – И что мне теперь, молодой человек, прикажете с вами делать? Ключ-то – того, потерялся ключик.

Василий Васильевич, чтобы Женька не сомневался, вывернул наружу карман и потряс перед учеником прорехой.

– А моя-то – я ж ей целый год говорил, моей-то. Зашила б, говорю. Потеряется, говорю, ключ-то. Женщины…

Внезапно он замолчал; рука его потянулась к незаметному дверному квадрату. Там из замочной скважинки торчал злополучный ключ.

– Нашелся. – Василий Васильевич нежно подергал пропажу за блестящее ушко. – Живой.

Директор отворил дверь. За дверью было темно.

– Прошу, – обернулся он, приглашая. – Осторожнее, здесь порог. – Он кивнул подбородком вниз.

Послышался деревянный стук; это его голова ударилась от кивка о притолоку. Василий Васильевич повернулся, чтобы оценить вмятину, по плечи ушел за дверь, забыл про порог, шагнул – и ухнул в темный проем.