Бегуны

Блау написал блестящую диссертацию «Сохранение патологических проб с помощью силиконовой пластинации. Новаторское дополнение к курсу патологоанатомии». Прозванный студентами Формалином, он занялся историей анатомических препаратов и консервации тканей. Изъездил десятки музеев в поисках материалов и в конце концов осел в Берлине, где получил хорошую должность в создававшемся тогда Музее истории медицины [54] — ему поручили каталогизировать коллекцию.

Личную жизнь он организовал ловко и необременительно. Блау предпочитал жить в одиночестве, сексуальные потребности удовлетворял со своими студентками — предварительно осторожно приглашая их на чашечку кофе. Он знал, что это против правил, но убеждал себя, что с точки зрения социобиологической университет является естественной зоной его обитания, а студентки в конце концов — женщины взрослые и сами за себя отвечают. Выглядел Блау хорошо — красивый, опрятный, гладко выбритый (время от времени доктор отпускал строгую бородку), а девушки были любопытны как сороки. Влюбляться Блау не умел, всегда пользовался презервативом, а потребности его были весьма умеренны, поскольку большая часть либидо самопроизвольно сублимировалась. Итак, в сей области Блау не испытывал никаких проблем — его не терзали ни мрачные тени, ни чувство вины.

54

Берлинский Музей истории медицины — медико-исторический и патологоанатомический музей крупнейшей берлинской клиники Шарите, университетской клиники Берлинского университета им. Гумбольдта и Свободного университета Берлина. Музей демонстрирует развитие медицины в течение последних четырех столетий. Наряду с медицинскими инструментами, историческими медицинскими приборами и аппаратами, ценными книгами и микроскопами коллекция содержит примерно 900 ценных и редких патологоанатомических препаратов.

Первое время он воспринимал свою музейную должность как отдых от работы со студентами. Входя во двор комплекса зданий клиники Шарите, с ухоженными газонами, причудливо подстриженными деревцами, Блау ощущал вневременной (в своем роде) характер этого места. Клиника находилась в самом центре мегаполиса, но сюда не доносились ни шум, ни суета. Блау беспечно посвистывал.

Почти все свободное время он проводил в огромных музейных подвалах, соединявшихся с подвалами других больничных корпусов. Большая часть этих переходов была заставлена стеллажами, старыми запыленными витринами, сейфами, в которых раньше хранили бог знает что и которые в конце концов (неизвестно когда) опустели и оказались здесь… Но кое-где можно было пройти, и со временем Блау, заказав для себя несколько ключей, научился передвигаться по всему подземелью. Именно таким путем он каждый день добирался до буфета.

Работа его заключалась в том, чтобы извлекать из пыльных и мрачных подземелий музейных хранилищ сосуды с препаратами (или экспонаты, законсервированные другим образом) и описывать их. Помогал ему старик Кампа — по возрасту уже давно пенсионер, с которым каждый год продлевали договор: никто, кроме него, не ориентировался в этом огромном хранилище.

Они приводили в порядок полку за полкой. Сперва господин Кампа тщательно очищал банку от грязи, стараясь не повредить при этом этикетку. Они с Блау научились разбирать старинный, с красивым наклоном почерк. Обычно на этикетке значилось латинское название части тела или болезни, а также инициалы, пол и возраст того, кому принадлежали данные органы. Порой указывалась и профессия. Таким образом они узнавали, что вот эта, например, огромная опухоль кишок была обнаружена в животе портнихи А. В., возраст 54 года. Но чаще всего надпись оказывалась полустертой. Порой лак, которым запечатывали крышки, крошился и в спиртовые препараты попадал воздух, отчего жидкость мутнела и окутывала плавающий в ней экземпляр густым туманом. Такие препараты приходилось уничтожать: собирать комиссию, в состав которой входили Блау, Кампа и двое служащих с верхних этажей музея, составлять акт. Затем господин Кампа уносил извлеченные из банок испорченные фрагменты человеческих тел в больничный крематорий.

Некоторым препаратам требовался особый уход (если банка была уже немного повреждена). Такие экспонаты Блау уносил в свою маленькую лабораторию, с величайшей осторожностью промывал, а затем, тщательно исследовав и взяв пробы (которые замораживал), помещал в новый герметичный сосуд с самым современным, собственноручно изготовленным раствором. Таким образом, он если не даровал препаратам бессмертие, то, во всяком случае, значительно продлевал им жизнь.

Разумеется, здесь были не только препараты в банках. Попадались также ящики с неподписанными фрагментами костей, почечными камнями, какими-то окаменелостями обнаружили Блау с господином Кампа и мумифицированного броненосца, и других животных в очень плохом состоянии. А также маленькую коллекцию головок маори, маски из человеческой кожи — две, самые жуткие, тоже окончили свои дни в крематории.

Были найдены и подлинные раритеты. Например, четыре экспоната из разрозненной и частично затерявшейся знаменитой коллекции Рюйша [55] рубежа XVII–XVIII веков. Увы, один из них — Acardius hemisomus [56] , сегодня украсивший бы любую тератологическую коллекцию, — пришлось (из-за трещины в стеклянной банке) отправить в крематорий: спасти его не удалось. Комиссия при виде уже начавшего разлагаться препарата задумалась, однако, не следует ли в подобном случае устроить своего рода похороны.

55

Фредерик Рюйш (Рейш, Рёйс; 1638–1731) — нидерландский анатом. Предложил методы бальзамирования трупов и изготовления анатомических препаратов. Создал анатомический музей, коллекция которого была куплена (1717) Петром I.

56

Недоразвитие одной половины тела и врожденное отсутствие сердца.

Последнее открытие Блау очень обрадовало, поскольку позволило произвести тщательный анализ знаменитого liquor balsamicus — состава для бальзамирования — Фридерика Рюйша, нидерландского анатома конца XVII века. По тем временам жидкость давала прекрасные результаты — сохраняла естественный цвет препарата, не приводя к его разбуханию, в отличие от большинства консервирующих жидкостей эпохи Рюйша. Блау обнаружил, что в состав liquor balsamicus, помимо нантского бренди и черного перца, входила также вытяжка из корня имбиря. Доктор написал статью, включившись, таким образом, в давнюю дискуссию о происхождении этой воды из реки Стикс, погружение в которую должно было обеспечить бессмертие хотя бы телу. С тех пор господин Кампа называл их подземную коллекцию пикулями.

Они с господином Кампа (именно он принес однажды утром этот экземпляр) обнаружили нечто поразительное — Блау потом возился несколько месяцев, стремясь во всех деталях разобраться в составе и действии консервирующей жидкости. Это была мужская рука, крепкая (бицепс — 54 сантиметра в охвате), длиной 47 сантиметра, аккуратно отсеченная от тела, явно с целью показать татуировку — разноцветного, виртуозно нарисованного кита, который выныривал из морской пучины (белые гребешки волн были выписаны по-барочному тщательно и красочно) и пускал к небесам фонтан. Рисунок был выполнен превосходно, особенно небо, которое с внешней стороны руки казалось ярко голубым, а чем ближе к подмышке, тем более темным. Эту игру красок прозрачная жидкость прекрасно сохранила.

Этикетка на препарате отсутствовала. Банка напоминала те, что изготовляли в Нидерландах в XVII веке, то есть имела цилиндрическую форму: стеклянные параллелепипеды в то время делать еще не умели. Препарат, прикрепленный к сланцевой крышке конским волосом, казалось, парил в жидкости. Но более всего поражала как раз сама жидкость… Это был уже не спирт, хотя поначалу Блау полагал, что имеет дело с препаратом, изготовленным в Нидерландах в начале XVII века. Анатом использовал смесь воды и формалина с небольшим количеством глицерина. Состав можно назвать весьма современным — он близок используемой в наши дни смеси «Kaeserling III». Сосуд уже не требовалось герметически закупоривать, поскольку такая смесь, в отличие от спирта, не испарялась. На воске, слегка герметизирующем крышку, Блау обнаружил отпечаток папиллярных линий и очень растрогался. Он представил себе человека, коллегу, которому принадлежали эти тоненькие волнообразные полоски — естественная печать в виде лабиринта.

Об этой руке и этом рисунке Блау заботился, можно сказать, любовно. Он не стал выяснять, кому принадлежала рука с татуировкой и кто отправил ее в путешествие по реке времени.

Пережили они с господином Кампа и мгновения ужаса — о чем Блау потом рассказывал одной первокурснице удовлетворенно отметив, что глаза у удивленной девушки раскрываются все шире, а зрачки становятся матово-черными — согласно социобиологии, признак эротического интереса.

В одном из коридоров-тупиков они обнаружили деревянные ящики с чучелами-мумиями, очень плохо сохранившимися. Кожа совершено почернела, высохла, потрескалась, из надорванных швов сыпалась морская трава. Тела скорчились, ссохлись, кружева и воротники некогда наверняка богатых и красочных одежд теперь приобрели одинаковый пыльный цвет. Украшения, фижмы и оборочки разлохматились, превратились в клубок полуистлевшей ткани, из которой кое-где торчала какая-нибудь жемчужная пуговица. Из растянутых, раскрывшихся при высыхании ртов лезли сухие водоросли.

Блау с господином Кампа нашли две такие мумии — небольшие фигурки, на вид детские, однако после тщательного осмотра Блау понял, что это чучела — слава богу — шимпанзе, очень плохо, совершенно непрофессионально препарированные, в XVIII и XIX веке такие можно было купить повсеместно. Впрочем, торговали тогда и человеческими мумиями и даже собирали из них довольно обширные коллекции. Как правило, человек пытался сохранить удивительное, уникальное: людей других рас, людей с явными уродствами, больных.

— Изготовление чучела — простейший способ консервации тела, — витийствовал Блау, демонстрируя временную подземную экспозицию двум очередным студенткам, которые — к неудовольствию господина Кампа — с энтузиазмом приняли приглашение. Блау рассчитывал, что по крайней мере одна из девушек согласится затем выпить с ним бокал вина и в его коллекции появится новая фотография. — От тела остается, в сущности, только кожа, — продолжал он. — Это всего лишь его частичка, оболочка, натянутая на куклу из сена. Мумия — весьма несовершенный метод консервации тела. Это не более чем создание видимости. По сути, просто фокус. Цирковой трюк, обман — ведь сохранена лишь форма тела и его внешнее покрытие. На самом деле это уничтожение тела, то есть полная противоположность идеи его консервации. Варварство.