Бегущий за ветром

— Хар хара мишенаса, — съехидничал Фарид. — Осла узнаешь не скоро.

Братья засмеялись, и я вместе с ними.

Из соседней комнаты послышались тихие женские голоса. С моего места было хорошо видно, что там происходит. Мариам и пожилая женщина в коричневом хиджабе — наверное, ее мать — разливали чай по чашкам.

— Чем ты занимаешься в Америке, Амир-ага? — спросил Вахид.

— Я писатель.

Хихикнул Фарид или мне показалось?

— Писатель? — неподдельно удивился Вахид. — Ты пишешь про Афганистан?

— Писал когда-то. Но сейчас работаю над другими темами.

В моем последнем романе «Пепелище» университетский преподаватель застает жену в постели со студентом и уходит в табор к цыганам. Пресса у произведения была неплохая — некоторые обозреватели именовали роман «хорошим», а один критик даже удостоил его определения «захватывающий». Но мне почему-то вдруг стало стыдно. Хоть бы Вахид не спросил, о чем я сейчас пишу.

— Может, тебе стоит опять взяться за Афганистан и рассказать всему миру, что творят талибы в нашей стране? — предложил Вахид.

— Знаешь… не уверен, что справлюсь. Я ведь не публицист.

— Вот оно что, — смутился Вахид. — Тебе, конечно, виднее. Кто я такой, чтобы давать тебе советы?

Вошли Мариам и ее мать с чаем. Я вскочил с места, прижал руки к груди и согнулся в поклоне:

— Салям алейкум.

— Салям, — поклонилась мне в ответ пожилая женщина. Нижняя часть ее лица была прикрыта хиджабом. Не глядя мне в глаза, женщина поставила передо мной чашку с чаем и неслышно вышла из комнаты.

Я сел и отхлебнул черного ароматного напитка.

Вахид прервал напряженное молчание:

— Что привело тебя обратно в Афганистан?

— А что их всех приводит в Афганистан, дорогой братец? — Фарид говорил с Вахидом, но глаз не сводил с меня. В них читалось презрение.

— Бас! — цыкнул на него Вахид.

— Всегда все одно и то же, — не унимался Фарид. — Продать участок, дом, взять денежки и смыться, словно крыса. Как раз хватит, чтобы съездить с семьей в Мексику.

— Фарид! — взревел Вахид. Все вокруг вздрогнули от неожиданности. — Как ты себя ведешь? Ты у меня дома, Амир-ага — мой гость, своим поведением ты меня позоришь!

Фарид открыл было рот, но передумал и не сказал ничего, только устроился поудобнее у стены. Его пронзительный взгляд так и преследовал меня.

— Извини нас, Амир-ага, — уже спокойно сказал Вахид. — У него с детства язык опережает разум.

— Это моя вина, — попытался улыбнуться я. — Я ничуть не обижен. Мне следовало с самого начала объяснить ему, зачем я вернулся на родину. Я не собираюсь продавать недвижимость. Мне надо найти в Кабуле одного мальчика.

— Мальчика, — повторил Вахид.

— Именно так.

Я вытащил снимок из кармана брюк. Стоило взглянуть на улыбающегося Хасана, как сердце у меня заныло и на глаза навернулись слезы. Я протянул фото Вахиду.

— Вот этого мальчика? — уточнил он.

Я кивнул.

— Хазарейца?

— Да.

— Он тебе чем-то дорог?

— Его отец был мне очень дорог. Он рядом с ним на снимке. Его убили.

Вахид сощурился:

— Он был тебе друг?

Скажи «да», шептал мне внутренний голос, будто не желая, чтобы я выдал тайну Бабы. Только лгать больше не хотелось.

— У нас один отец. — Признание далось мне с трудом. — Только матери разные.

— Прости за любопытство.

— Ничего страшного.

— Как ты с ним поступишь, когда отыщешь?

— Заберу его в Пешавар. Есть люди, которые о нем позаботятся.

Вахид вернул мне фото и положил на плечо свою могучую руку.

— Ты честный человек, Амир-ага. Настоящий афганец.

Внутри у меня все сжалось.

— Я горжусь тем, что дал тебе приют под своей крышей, — торжественно сказал Вахид.

Я смущенно поблагодарил и посмотрел на Фарида. Потупив глаза, тот теребил края циновки.

Немного погодя Мариам с матерью подали нам по миске шорвы из овощей и по лепешке.

— Прости, что не предлагаю тебе мяса, — извинился Вахид. — Сейчас только талибы едят мясо.

— Как вкусно, — сказал я совершенно искренне. — Угоститесь вместе с нами.

— Мы все хорошо поели перед вашим приходом, — отказался Вахид.

Нам с Фаридом оставалось только закатать рукава и начать макать хлеб в миски.

Смуглые коротко стриженные ребятишки не отрываясь смотрели мне на руки. Младший прошептал что-то старшему на ухо. Брат кивнул в ответ, раскачиваясь взад-вперед.

Их заинтересовали мои кварцевые часы, понял я.

После трапезы, когда Мариам принесла нам в глиняном горшке воды вымыть руки, я спросил Вахида, можно ли мне сделать его детям хадиа, подарок. Он долго не соглашался, но наконец разрешил. Я отстегнул часы и протянул их младшему. Тот застенчиво пробормотал «ташакор».

— Они показывают, который теперь час во всех крупных городах мира, — пояснил я.

Мальчики вежливо поклонились, по очереди примеряя хитрый прибор. Только скоро часы надоели и, никем не востребованные, так и остались лежать на полу.

— Почему ты мне не сказал? — шепотом спросил Фарид, когда мы с ним улеглись на целую кипу соломенных циновок, которые жена Вахида собрала для нас по всему дому.

— О чем?

— Зачем ты приехал в Афганистан. — Из голоса Фарида исчезли резкие интонации, характерные для него чуть ли не с первой минуты нашего знакомства.

— Ты не спрашивал.

— Ты обязан был сказать.

— Но ведь ты не спрашивал.

Он перекатился на другой бок и сунул руку под голову. Теперь его лицо было обращено ко мне.

— Может, я помогу тебе найти мальчика.

— Спасибо, Фарид.

— Нельзя сразу плохо думать о людях, не разобравшись. Я был не прав.

Я вздохнул.

— Не расстраивайся. Так мне и надо.

Руки у него скручены за спиной, грубая веревка впилась до костей, глаза завязаны. Он стоит на коленях над сточной канавой, полной зловонной воды, голова низко склонена, он раскачивается в молитве, кровь сочится из разбитых коленей и сквозь ткань штанов пачкает гравий. В лучах заходящего солнца его длинная тень колеблется и пляшет. Разбитые губы шевелятся. Подхожу ближе. «Для тебя хоть тысячу раз подряд», — повторяет он снова и снова. Поклон — и назад. Поклон — и назад. Он поднимает голову, и я вижу шрам над верхней губой.