Беккер

К, сожалению, Максим действительно начал признаваться мне в любви. Из его треснутых наушников при этом чуть слышно раздавался грустный русский рэп. Глянцевые ботинки под цвет букета блестели особенно ярко. Наверное, он их предварительно начистил.

Густые брови Макса были трагично сдвинуты, как у Пьеро. Голос и губы дрожали, взгляд был всё время опущен. Он нервно теребил и без того уставший букет, мямлил что-то невнятное, хотя очевидно заучивал признание заранее.

Я слаба на жалость, могу простить многое друзьям, одногруппникам, соседям, знакомым, если они пробуждают во мне сочувствие. Но если дело доходит до любви, до секса… тут меня привлекает только сила. Неуверенность, зажатость меня не просто не трогают, они вызывают во мне отвращение. А иногда раздражение и даже злость. Это дело вкуса, думаю, никто не вправе осуждать меня за это.

И тем вечером. Уставшая. Вымотанная. Переполненная впечатлениями. Страстью. Эмоциями. Я едва не сорвалась на несчастного Макса.

Просто смотрела на него и чувствовала, как у меня начинает дёргаться бровь. А затем и губа, а затем и щека. Кто ты? Кто ты? Чего ты хочешь от меня? Кого ты из себя строишь? И зачем? – думала я.

Невольно вспоминала Беккера, невольно их сравнивала. Мужчина и юнец. Сила и слабость. Уверенность и детская неопытность. Понимание женщин и девственность, наивная простота.

И после его десятиминутного монолога о любви ко мне, я выдала сухим, каким-то чужим голосом что-то вроде: “Что по поводу компенсации?”

Его взгляд на мгновение стал совсем пустым, мне даже показалось, что он сейчас потеряет сознание. Но нет, Макс быстро пришёл в себя. Отбросил букет в сторону.

А убирать кто будет?

Сказал, что выплатит компенсацию завтра. Не без презрения я подметила в его глазах злобу.

С удовольствием захлопнула за Максом дверь. Лишь бы кислотой теперь не облил. Кто их знает, этих пылких рэперов, часто балующихся всякой травкой.

Подогрела мороженое, налила себе вина. Свет отключили. Сто лет уже не платила ведь. Но так даже лучше. Атмосфернее. Растянувшись на диване, я испытывала великое блаженство.

Да, кто бы что ни говорил, любовь – самое главное. Пока не столкнешься – не поймешь. Никакой успех на литературном конкурсе, никакая премия на работе, никакая похвала родителей, никакая победа, ничто. Никогда. Не окрасит жизнь так. Не возвысит тебя так.

Я крепко обхватила подушку руками и ногами, она пахла сладко. Как Беккер. Я раз десять поцеловала своё кольцо, воспринимая его почти как обручальное.

Обнимать Беккера. Боготворить его. Больше ничего не нужно.

Мне так повезло, снова приснился он. В этот раз мы были на литературной конференции. Ну не только мы, разумеется, народу было много. Я увидела Беккера как бы издалека. В этом сне я была будто значительно старше, умнее, сдержаннее. Чувства к нему были те же, но я грамотно скрывала их. Сдерживалась, как взрослый, осознанный человек.

Я общалась с кем-то, и Беккер общался с кем-то. Иногда мы смотрели друг на друга, но я не отводила взгляда в судорожном испуге. Мило и вежливо улыбалась Беккеру, а он мне в ответ. Ощущение было, что я ему ровня, что мне не в чем сомневаться, что он вполне может быть со мной… а значит и переживать не стоило.

Мы расселись в огромном, бескрайнем зале – все писатели, редакторы, издатели и доктора наук. И Беккер прямо передо мной. Как же приятно было любоваться его локонами вблизи, вдыхать запах его шампуня, перебирать взглядом волосинку за волосинкой… Даже в этом сне, будучи ему равной, мне казалось, что за право зарыться в его волосы я бы согласилась жить в подвале всю оставшуюся жизнь…

Беккер сидел и без конца по-светски беседовал с кем-то. Конференция всё не начиналась. И вот, сначала слегка, а затем и в полной оборот он неожиданно повернулся ко мне. Мягко улыбнулся, как давней знакомой.

Стулья были без спинок, и он смог лечь на меня. Почти полностью. Всей тяжестью своего тела. Мне даже стало тяжело дышать. Лицом я уткнулась в его волосы, руками невольно обхватила торс.

Беккер сделал это совершенно спокойно, как само собой разумеющееся. И все вокруг тоже не подавали виду, что происходит что-то странное. Я поймала лишь парочку завистливых взоров.

Это был лучший сон. Я чувствовала всё: его чуть потную кожу, запах шеи, ткань костюма, прикосновения волос к моему лицу, спокойный ритм дыхания. Всё смелее и смелее я обхватывала тело Беккера руками, всё крепче и крепче его обнимала. Каким же блаженством было к нему прижиматься.

Я так переживала, что ему не особо приятно, что ему надоело… В итоге сама известила его о желании сидеть ровно. Что угодно, лишь бы не услышать этих слов от него.

Проснувшись, я долго нежилась в кровати, тиская подушку. На коже всё еще ощущались прикосновения его благородного костюма, его ароматной кожи, его самых прекрасных на свете волос.

III. Мы отправляемся в путешествие

Со временем случай в туалете и последующая беседа-выговор с Беккером стали восприниматься мной иначе… Как самое прекрасное, что случалось в моей жизни, честно говоря. Настолько скучно и невзрачно протекали все последующие недели. Когда я говорю скучно, когда подразумеваю невзрачно, конечно же, имею в виду полное отсутствие взаимодействий с Евгением Беккером.

Он совсем перестал смотреть на меня, даже раздражённо, даже надменно. Даже когда я выступала с, как мне казалось, интересным докладом. Даже когда говорила что-то смелое, дерзкое, когда высказывала неожиданную, неординарную точку зрения на какой-нибудь обсуждаемый литературный вопрос.

Вот, к примеру, на одном из занятий мы обсуждали любопытное произведение “Широкое Саргассово море”. Это приквел к “Джейн Эйр”, написанный Джин Рис. Всей аудиторией мы активно дискутировали на тему того, уместно ли написание параллельных, альтернативных историй другими писателями, не авторами оригинальных произведений.

Обсуждение выходило очень интересным, пылким. Вовлечены были все. Даже молчуны. Особенно активно высказывалась Саша, опять краснея и периодически прискакивая. Вновь и вновь она зачем-то на меня поглядывала.

В какой-то момент дискуссия приняла неожиданный поворот. Центром обсуждения стал Эдвард Рочестер, герой романа. Тогда я высказалась, что он удивительно яркий, архетипический байронический герой, что он прекрасен своей неидеальностью, противоречивостью, прежде всего.