Белая Бестия

Проснулись под вечер, когда костерок погас. На прутике висела, превратившаяся в уголек тушка голубя. Заметно похолодало, поднялся ветер. Перебрались в пещерку, но разводить огня не стали. В приближающейся ночи его было бы видно издалека. Вопрос — «что делать?» висел как туман, появившийся из-за склона горы.

— До Граса около 12 километров, — сказала Анна. — Если взойдет Луна, дойдем за пару часов, но…

— Нужно сначала заглянуть к месье Фурнье, проверить его «Вежливого кабана».

— Да, насколько он вежлив.

— Одинцов в паре с трактирщиком?

— Не исключено. Вячеслав, как ты говоришь, имел доступ к досье белоэмигрантов. Там наверняка есть их адреса. Так?

— В основном краткая справка — участие в Первой мировой, Добровольческом движении, время и место эмиграции. Но в некоторых личных делах, да, указаны их адреса, а также адреса родных и знакомых. Например, в твоей карточке значатся: Ирина Давальчевская — Милан, Софья Лозовская-Франция, Екатерина Дрейер — Берлин.

— Катенька, дочь генерала Дрейра. Мы вместе с ней на Тверской заставе от большевиков отстреливались. Нас тогда анархисты предали. С ними было заключено перемирие, а они нам в спину с Моховой ударили. Екатерину гранатой контузило. В университетском подвале я ее сутки в чувство приводила. Потом из Москвы через Белый город уходили.

— Кстати, Софья Лозовская, насколько я помню, живет в Грасе. Вы ведь к ней собираетесь, а не на Ave Victoria,7, как указано в записке.

— У вас великолепная память, ротмистр. Сначала в «Вежливый кабан».

* * *

Как всегда в горах, начало стремительно темнеть. Спускались до верхней дороги почти на ощупь. Опять помогла Луна. Она взошла в полной своей простоватой красоте и залила окрестности Ле Руре театральным светом.

Таверна находилась не очень далеко от дома Лафаров, поэтому проходя мимо, смогли рассмотреть не только остов, напрочь сгоревшего здания, но и каркас «Renault».

— Хорошая была машинка, — сказал Бекасов. — Жаль.

— Скажите спасибо, что нас не постигла её участь. Мне скажите.

— Спасибо, Анна Владимировна. Я ценю вашу привычку всегда ходить на дело с гранатами. То любовника своего спасать, то к Махно в гости. А теперь вон…

Анна прижала палец ко рту. Они подходили к «Вежливому кабану», в котором ярко горел свет и было, видимо, многолюдно. Возле входа и с заднего фасада стояло несколько авто и одна американская мотоколяска «Harley».

— Целый день в кустах, как ежики, — проворчал Бекасов, когда спрятались в зарослях ежевики с торца таверны. Отсюда хорошо было видно кто входит в «Кабана» и кто выходит.

— Скорее уж, кабаны. — ухмыльнулась Анна, отдирая от ноги колючку.

— Смешно, но не очень. Если нас подпалил Одинцов, то для чего он оставил на записке свои инициалы? Он кретин?

— Это вас нужно спросить, вы с ним по кабакам таскались.

— Знаете что, пока вы тут…

— Тихо. Узнаете?

Из таверны вышел невысокий человек, на кавалерийских кривоватых ногах. На ходу он надевал мотоциклетный шлем.

— Он? — Анна подпихнула в плечо Бекасова.

— Похож.

— Что значит «похож»? Вы не можете выражаться точнее, ротмистр?

— Не скандальте, Анна Владимировна, всех ежей с кабанами распугаете. Он, Одинцов, теперь точно вижу. Ногу правую слегка подволакивает. Говорит, собака красноармейская покусала? Чуть причиндалы не оттяпала.

Анна прикрыла ладонью рот, но сдавленный смех всё же вырвался. Одинцов замер, огляделся, но потом завел мотоциклет, толкая под горку, скрылся в клубах дыма и тьмы ночи.

— Напрасно смеетесь, — сказал громко Бекасов, после того как Одинцов уехал. — В 20-м красные часто использовали натасканных псов, прежде чем пойти в атаку. Где они только их брали в таком количестве? Сами были псами, такие же к ним липли. А Одинцов ведь должен быть в Париже.

— Кто его туда послал, Юденич?

— Разумеется. Узнал, что в Париж приехал Деникин, отправил к нему Вячеслава. Он считает, что у Антона Ивановича много денег и он как честный человек, должен выделить некоторую часть на нужды РСОР. Только зачем Деникину раскошеливаться, когда известно, что со дня на день в Белграде будет создан РОВС? К тому же Антон Иванович не раз заявлял, что политикой больше не занимается. А в Париже теперь полно других попрошаек: генералы Скоблин, Миллер, Трошин. А уж полковниками и прочими офицерами — вообще пруд пруди. Днем и ночью трутся на Пляс Пигаль, льют слезы по потерянной родине.

— Как — то вы нелестно о своих бывших товарищах, с которыми вместе проливали кровь.

— А я и о себе такого же нелестного мнения. Все мы, дворяне-белоручки, угробили великую русскую империю.

— И я?

— Анна Владимировна, — задохнулся ротмистр. — Анна… я о тебе, я о вас только…

— Ладно, Петр Николаевич, после выясним личные отношения. Пора.

Они выбрались из кустов, подошли к задней двери таверны, откуда, обычно, загружают продукты, выносят мусор.

Дверь, над которой горела яркая как Луна лампочка, оказалась незапертой. Вошли в темный предбанник, чем-то громыхнули. Далее находилась еще одна дверь, а за ней крутая винтовая лестница.

Поднялись. В узкой комнатке сидел месье Фурнье в синей рубахе с засученными рукавами, передвигал костяшки счетов, записывал что-то в книжицу.

Бекасов кашлянул. Жан оторвался от записей, глаза его округлились, а щеки провисли и посерели, словно от внезапной болезни. Он пытался что-то сказать, но только беззвучно зашевелил губами. Наконец, поднялся, замахал руками, как будто увидел приведений:

— Вы живы! Слава Создателю. А уж мы думали…

— Кто это «мы», месье Фурнье? — хмуро задал вопрос Бекасов и сделал несколько шагов к Жану. Тот достал из кармана белоснежного фартука носовой платок, высморкался.

— Дом Лафаров-то сгорел, а вас ищут всё полицейские и жандармы Франции.

— Для чего же нас искать, если мы сгорели? — спросила Анна. — Вы знаете, кто поджег дом?

— Нет, клянусь. — Фурнье приложил руки к груди.

— Одинцов? — Бекасов навис коршуном над таверньером, готовым выклевать ему глаза. — Или ты нам сейчас все выкладываешь, пудинг сметанный. Или я запру тебя в кладовке и сожгу вместе с твоим вонючим трактиром. Как вы нас с Одинцовым.

— Я здесь ни при чем! — взмолился Жан. — Я даже не знал, что Одинцов собирается делать.