Белая дыра

Просунул голову в петлю и подумал: а котенок-то где? Что с ним-то будет? Скосил глаза — играется в тумане. Сидит тушканчиком. Одна лапка к груди поджата, а другой ловит чего-то на земле. Чему здесь быть? Все, поди, выгорело. Да нет, что-то ползает. Светлячок какой-то.

Соскользнули ноги с влажного металла и задергались в пустоте, без опоры.

По обожженной земле, прямо под утихомирившимся Охломонычем, ползал, увертываясь от осторожной и неловкой лапки золотой жук.

Зацепил его коготком котенок, перевернул вверх брюшком — ножек нет.

Вместо последырья

Это могло случиться с кем угодно, но случилось, разумеется, с Иваном.

Человек поехал на рыбалку, а червей забыл.

Бывало и хуже. Отмотает по бездорожью километров двадцать к заветному месту, лодку накачает, велосипед в камышах спрячет и спрашивает себя: а где же удочки? Где, где… Там, где положено. Дома, в сарае.

Так что забыть червей для Ивана — не самое обидное.

Тем более приехал он в тот раз на Линевое.

Отыскал в прогалине ржавую консервную банку, палочку выломал и полез в тальниковую чащу. Комаров, мошки, естественно, — туча; пестрые мухи, оводы, другая кровососущая гадость, паутина — тьфу! — так в рот и лезет. Ладони, уши, губы от укусов вспухли, горят и чешутся. Ишь, твари, как по человеческой крови соскучились.

Продрался Иван сквозь гул, писк и жужжание — век бы этой музыки не слушать! — к безымянному ручью, что из родника вытекает. Не того, что против старинного кладбища, а того, что берет начало в овраге с синей глиной. Самая комариная страна. И по воде вышел к берегу. Между зарослями чернотала и озером ручеек полуостров намыл. По прошлогодней листве видно — давненько здесь не ступала нога человека, никто не копал червей.

Привлеченные комарами, живьем пожирающими Ивана, налетели стрекозы, приятно шурша прозрачными крыльями.

Копнул — червей больше, чем земли. Один жирнее другого. Красные, резвые, так и скручиваются в пружину. Сам бы ел, да насадки нет. Хорошо, что банку с домашними червями забыл. Рыба, она своего червя больше ценит.

Накопал по-быстрому — и назад. Да думает: не хочется пробираться сквозь чащобу, и так весь изодрался. А пройду-ка я по ручью выше. Там прогалина должна быть.

Пошел, да немного просчитался. Ручей протекал мимо кустов боярышника. Слева куст, справа куст, и не обойдешь, не оцарапавшись. Зацепился об иголки, как за перемет. Оглядывается, чтобы отцепиться, куртки не порвав, и видит через плечо сорочье гнездо.

А в гнезде что-то жужжит. И звук такой — ни на что не похожий.

Любопытно стало.

Знают же эти черти-сороки, где гнезда строить!

Всю морду и руки исцарапал Иван, будто с кошкой подрался, но в гнездо, все-таки заглянул.

И очень удивился тому, что увидел.

Лежит в гнезде большой, с пиалушку, жук и невнятно, вроде золотистого янтаря, просвечивает. То светлеет, то темнеет. Как бы дышит. И приятно жужжит.

Взял его Иван осторожно двумя пальцами. Тяжелый. Перевернул вверх брюшком — ножек нет.

Вроде как бы и не жук.

Иван еще подумал: а ну ее к теще, эту штуковину! Вдруг — радиоактивная?

Тут сорока над головой закружила, затрещала. Посмотрел на нее Иван снизу вверх: да нет, вроде бодрая, необлученная.

И сунул жука в карман.

Если вы рыбак, вам, ясное дело, до этого жука дела нет. На Линевом, коту понятно, водятся лини. И вам интересно знать — идет ли линь и на что идет? На хлеб, пареную пшеницу, червя или, допустим, «кобылку»? И какая подойдет приманка: жмых, хлебные крошки в подсолнечном масле или с добавлением валерьяновых капель, а может быть, но это по секрету, жареный коровий рог?

На Линевом и карась, и гальян встречаются, но все больше — речная рыба. Оно и понятно — старица. Ее всякий раз по весне заливают ишимские воды. Плотва, чебак, щука, ерш, окунь. Но ишимского окуня от озерного сразу отличишь. Линевый, он жирнее, темнее, или, чтобы понятнее, ядренее.

Озеро в последние годы сильно заросло. С берега ловить невозможно: во-первых, кусты — не прорубишься, а во-вторых, камыш, кувшинки, ряска. Зато с лодки — милое дело. Найдешь в траве оконце, за камыш привяжешься и тихо-тихо, чтобы поплавок не булькнул, опустишь насадку на дно. И такая благодать, как в раю. Словно душа в природе растворяется. Даже комары роднее становятся: родная кровь! Сидит Иван на мешке, набитом травой, блаженствует. Воздух озерный, запашистый вздыхает. Свет такой ровный, мягкий, а из всплесков, гулов, шорохов музыка слагается. На целом свете никого, кроме Ивана да озера, спрятанного в высоких лесистых берегах. Хорошо! Будто еще и не родился, будто жизнь его ни разу мордой об колено не била. Будто он и не Иван, а леший, хозяин здешних мест.

А клева нет.

Ну и ладно.

Только чувствует какое-то неудобство в боку, какую-то, как говорят в деревне, дисгармонию. Отстранился от теплого бока резиновой лодки, похлопал по карману — жук из сорочьего гнезда. Вытащил его и на дно лодки положил.

Поплавок мелко задрожал, вспугнув севшую отдохнуть на него голубую стрекозу, и медленно поплыл к камышам. Подсек Иван. Окунишко с мизинец, чуть больше червя, сорвался и упал в лодку. Хотел его Иван в воду выбросить, чтобы малость подрос, нагнулся да не достал. Насадил нового червя, ждет поклевки. И видит боковым зрением: жук к окунишке ползет. Без глаз, без ног — мурашки по коже. Жутко так ползет и, главное, жужжать перестал. Хищный, однако, жук. Подкрался к мальку — чпок! — не поймешь как, рта-то вроде нет, одна гладкость, всосал в себя рыбешку. И зажужжал довольный. Всеми цветами переливается, как милицейская машина, да слегка подрагивает. С минуту погудел — и выплюнул малька. Тот ничего — живой, непожеванный, прыгает себе с боку на бок. Не понравился, стало быть, колючий окунишка жуку.

Чудеса чудесами, а на поплавок поглядывать надо. Но только отвернулся Иван — затрещало. Сухо так, вроде электрического разряда. Ничего страшного, а совсем напротив — рядом с мальком окунь килограмма на полтора ворохается. Откуда бы? Не слышал Иван, чтобы горбачи сами в лодку запрыгивали. Пригляделся. Снова затрещало — и малек раздвоился. И та половинка, что от него отпочковалась, прямо на глазах выросла. И пошло-поехало с интервалом в десять секунд. К тому времени, когда Иван закрыл рот, на дне лодки с полсотни окуней радугу хвостами расплескивали. Один к одному. Однако так и утонуть от перегруза недолго. Изловил Иван размножающегося делением окунишку и вышвырнул за борт. Трещать перестало. Хотя что там в темных озерных водах делается — не разглядишь.

«Так вот ты какой жук! — подумал весьма ошарашенный Иван. — С таким жуком кто бы работал. Тем более когда за работу не платят».

Был Иван заядлым рыбаком. Но в отличие от других никогда не хвастался уловом.

— Как съездил, Иван? — спросят его.

— Да так, — ответит, — помаленьку.

— А как клевало?

— Да так, потихоньку.

— Много ли наловил?

— А загляни в бардачок — кошке на жареху хватит.

Когда же, случалось, улов не скрыть, на вопрос, куда ездил, Иван непременно отвечал:

— На кудыкину гору.

— Вот из таких, как ты, самые шпионы и получаются, — обижались земляки.

Еле-еле довез Иван окуней. У рюкзака едва лямки не оторвались. А от места, на котором сидят, мало чего осталось: все как есть о седушку стер. В заднем колесе, естественно, «восьмерка», две спицы лопнули на кочках.

Жена у Ивана, женщина тихая и степенная, улову обрадовалась. Прошли времена, когда считала она рыбалку баловством. Сейчас, когда оба остались без работы, рыбалкой только и жили.