Белая ферязь

— Откуда ты знаешь?

— Из «Газетки», откуда же ещё. Не только приключения Непоседы читаю, а и остальное. Там много интересного, в «Газетке». Пишут, к примеру, что лаун-теннис очень полезен для шофёров и пилотесс, поскольку развивает плечевой пояс.

Это их заинтересовало, девочек. Лаун-теннис? Лаун-теннис! Да здравствует лаун-теннис!

И они побежали переодеваться — и на корт. Лето, отчего б не развлечься? А дождь, что дождь? Поиграют в зале. Там, конечно, не так просторно, но плечевой пояс всё равно будет развиваться.

Пришлось мне развлекаться одному.

Что ж, для нас, самодержцев, одиночество естественное состояние. Потому и «само».

Нужно, нужно мне создавать собственный двор. Камер-юнкеры, камергеры… Но как? Со сверстниками мне скучно, особенно если этим «сверстникам» шесть лет, как Коле Деревенко. Постарше? Ну, пару раз играл я с детьми дядьки Андрея, но какое-то чувство у меня странное. Неблагостно мне с ними. Они знают о моей болезни, и знают, что в любой момент могут меня толкнуть, подставить ногу — и мне станет худо. Очень худо. Нет, не думаю, что они это непременно сделают, но ведь могут. Ощущают превосходство. А если ощущают, то вдруг и сделают. В порыве чувств.

Я на досуге почитал материалы по царевичу Дмитрию Иоанновичу, князю углицкому, неслучившемуся царю Всея Руси. Тому самому, что мальчик кровавый в глазах Годунова.

Думаю, присочинил Пушкин. Известно, что ради красного словца поэт и Сальери не пожалел, и бедного Ленского под пулю подвёл.

Не уверен, что Дмитрия Углицкого убили по приказу Годунова. Его, Годунова, глупым никто не изображает. Хотел бы устранить — отравили бы, всё тихо-мирно. Грибочков не тех съел. Или просто детская хвороба приключилась. Дети тогда мёрли запросто, то корь, то свинка, то золотуха. Не думаю, что вообще был отдан приказ убивать. Думаю, Дмитрия Углицкого, восьмилетнего наследника престола, убили его друзья по детским забавам. Сын няньки и убил. И ещё двое-трое, тоже дети окружавших князя Углицкого лиц. Может, слышали не очень лестные отзывы о Дмитрии. Может, просто вскипела злоба, подогретая завистью: как так, он князь, а хочет быть царем? С чего бы это одним всё, а другим ничего?

И зарезали. Играли-то в ножички. Дети, они вовсе не ангелы. Вернее, не так: ангелы, они ведь разные бывают. Вовсе не добренькие, отнюдь. Вырвать язык для ангела — дело обыкновенное, спросите Пушкина.

А на что способны дети, вам расскажут учителя. Или полиция. Просто не хотят они рассказывать. Не приветствуется это. Ну, и не все дети убийцы, совсем не все. Как и взрослые.

В общем, не спешу я искать себе друзей среди сверстников. В солдатики мне с ними играть, в машинки, строить замки из деревянных брусочков? А бегать, прыгать, бороться и прочие детские забавы крупной моторики для меня запретны.

А будущее… Что проку будет мне от них в семнадцатом году, когда нас арестовывать придут? Сколько мне будет весной семнадцатого? Полных двенадцать? Ну, и им, значит, столько же. Или даже меньше. Чем мне поможет десятилетний Коля Деревенко? Чем помогу ему я? Нет, друзья, конечно, это хорошо, но тут думать нужно.

Вот я и думал. Сидел в тереме, поглядывал в окошко, и думал. Я бы тоже не прочь в лаун-тенис поиграть, даже очень не прочь. Или научиться водить автомобиль. Пилотировать. Ладно, с автомобилем, если доживу до шестнадцати, разберусь, движение сейчас не чета тому, в двадцать первом веке. Но до шестнадцати далеко. Там, в двадцать первом веке, машины у нас не было. То есть сначала она была, «Тойота», но когда погиб отец, мама её сразу продала. Ей на работу двадцать минут неспешным шагом идти, зачем ей машина? Мне и подавно незачем, особенно тогда, в пятом-то классе. При домашнем обучении. Но вообще-то, конечно, хотелось. За рулем, да по улицам, да с ветерком!

Я сейчас порой заглядываю в гараж, сажусь на водительское место. Нет, не получается. Ноги до педалей не достают, и силёнок не хватает. Тут ведь хоть и класс экстра-люкс, а гидроусилителей нет, всё сам, всё сам. Но сёстры, думаю, смогут, особенно старшие, Татьяна и Ольга. Не трактор же. А Паша Ангелина, помнится, звала сто тысяч подруг в трактористки, а советский довоенный трактор — это вам не «Мерседес», ни разу. Послевоенный тоже.

Много у меня несовременных знаний. Несовременных ни сейчас, ни в двадцать первом веке. Читать я любил, когда болел. А болел я нередко. Лежал и читал, и всё больше мамины и бабушкины учебники. Вот и знаю Пашу Ангелину, Стаханова, Маресьева и прочих героев времен моих бабушек.

Совершенно бесполезные знания. Лучше бы я знал министров царского правительства. Ан нет, не знал. Только про Столыпина упоминали, с его галстуками. А так — ни-ни. Бездарные министры, бездарные генералы, царь — солдафон с кругозором ефрейтора.

Ну да, — и я прошел в свою спальню, где стоял книжный шкаф.

Везде с нами — библиотеки. Здесь, в Александровском дворце, в Зимнем, в нашем поезде — небольшая, на пару сотен книг, но всё же. И здесь, в моем тереме, Papa позаботился о том, чтобы было что читать. Жюль Верн на французском, Карл Май на немецком, Конан-Дойль на английском, и, конечно, Крылов, Пушкин, Гоголь, Тургенев и Фет — на русском. Лермонтова не было.

Ну да, солдафон, конечно.

Но корону-то потерял, державу отдал, и кому? Этим ничтожествам, Керенскому, Милюкову, Учредилке?

Что-то здесь не так.

Мне страшно. Мне очень страшно. Словно читаешь книгу — сидит обыкновенная семья вечером, отец читает вслух «Ревизора», мать вяжет, сестры тоже рукодельничают — а к ним уже идёт банда отморозков — ограбить, потешиться и убить.

Так она уже идёт, да. Нет, не сегодня и не завтра, придёт в семнадцатом году, но ведь осталось меньше четырех лет. Мне двенадцати не будет. Что я могу сделать?

Рассказать? Подумают, что это детские страхи. Начитался старых газет, о пятом годе. Или просто переутомился — то сказки сочиняет, то рисует, то физику сдает за гимназический курс. Нужно ему больше отдыхать: играть в кубики, принимать хвойные ванны, кушать гоголь-моголь, что-нибудь вроде этого.

А, главное, причины-то я не знаю. Убейте, Papa, Ленина! А причем здесь Ленин? Арестовывать нас будет не Ленин, для Ленина самого революция была громом средь февральского неба, он о ней в Швейцарии ни слухом, ни духом. Может, посоветовать другое: любезный Papa, прикажите стальные шлемы для солдат наготовить, миллиона полтора для начала. А заодно трёхдюймовок полковых, шестидюймовок дивизионных, и снарядов побольше, побольше, побольше. Ну, и пулеметов, винтовок и патронов, это уж само собой. И что мне ответит Papa? Спросит, пожалуй, не поймал ли я, часом, в волжской волне золотую рыбку? Потому что и стальные шлемы, и пушки, и снаряды стоят денег огромных, сколько можем, столько и делаем, а больше не позволяет бюджет.

Да и толку-то? В сорок первом и касок, и гаубиц, и танков, и самолетов было предостаточно, маршалы — один другого краше, каждый боец за товарища Сталина готов был пасть смертью храбрых, а только в начале сентября Санкт-Петербург был уже окружен гитлеровцами. То есть Ленинград, конечно. Никто власть не обвинял, даже не пикнул, не то, что свергать. Да за одну мысль повесили бы — против власти-то! Непременно повесили, чтобы народ видел! Значит, не в касках дело. А в чём, я не знаю. Учебники, что я читал, описывали, но объяснения приводили противоречивые: бабушкин учебник истории утверждал одно, мамин — другое, а мой, новейший, 2025 года издания, вообще что-то невнятное бормотал.

А в моих нынешних учебниках и этого не прочитаешь. В моих нынешних учебниках, я у сестёр смотрел, всё больше о Суворове пишут. Но давно умер Суворов, и Кутузов умер, и кто со мною рядом? Куропаткин? Корнилов? Деникин? Врангель? Колчак? Все были биты, не теми, так этими. А Жуков сейчас подмастерьем у дяди-скорняка, кажется, работает. Сколько ему? Восемнадцати нет. Вот бы друга такого! Как раз и ровесник мне-внутреннему.

Но нет, вряд ли. Кто он, а кто я. Задавит он меня морально. Прирожденный воин, лидер, вождь, не боящийся ни огня, ни крови. А я — интеллигентная душонка в теле малолетнего идеалиста. Конечно, задавит.