Белая как молоко, красная как кровь

— Ну а вам разве не всё равно, учитель?

Мечтатель смотрит мне прямо в глаза, и я с трудом выдерживаю его взгляд.

— Может, тебе нужна была помощь, совет…

Молчу. Опустил глаза. Смотрю на асфальт, словно каждый квадратный сантиметр его стал вдруг необыкновенно интересным. Кто-то во мне так и ждёт этого момента, кто-то хочет вырваться наружу, но прячется, защищается и боится показать, какой он на самом деле, потому что, выбираясь наружу, он потянет за собой другого — со взъерошенными волосами, лукавым взглядом и немалым количеством воды и соли в виде слёз. Поэтому продолжаю смотреть под ноги, опасаясь, что этот другой вылетит наружу, как зубная паста из тюбика, если сильно нажмёшь, быстро и слишком много.

Мечтатель молчит и ожидает. Он не торопится, как и все кто ставит тебя в затруднительное положение. И я плачу ему той же монетой.

— Что бы вы сделали, учитель, если бы ваша девушка умерла?

И теперь я смотрю ему прямо в глаза. Он выдерживает взгляд, но не отвечает. Перестаёт есть. Может, он никогда и не задумывался о таком. Или ему больно. Вот, теперь он наконец поймёт кое-что и перестанет мучить меня свои теориями. Он говорит, что не знает и что, наверное, не пережил бы такое.

Не знает. Впервые Мечтатель чего-то не знает. Впервые не уверен в себе, не сияет, подобно рождественским витринам на центральных улицах. Не знает.

— Так вот, учитель, я переживаю это, а всё остальное для меня теперь одна хреновина.

Мечтатель смотрит в небо.

— Беатриче.

Молчит. Потом спрашивает, не та ли это девушка, о которой говорят в школе: больная лейкемией. Опускаю голову, едва ли не убитый его словами, потому что, к сожалению, это так: девушка, больная лейкемией… Молчит. Молчание взрослого — одна из самых великих побед, какие только можно себе представить. И тогда я говорю:

— Не то чтобы и в самом деле моя девушка, но как если бы была моей. Видите ли, учитель, когда я говорил вам о своей мечте, я говорил о Беатриче. Я знаю, какую бы дорогу я ни выбрал в жизни, Беатриче станет моей подругой на этом пути, и если её не будет рядом, я просто не представляю, куда идти.

Мечтатель по-прежнему молчит. Кладёт руку мне на плечо и ничего не говорит.

— Сейчас она очень бледная. Ничего не осталось от огненно-рыжих волос, из-за них-то я и влюбился в неё. И у меня даже не хватило мужества поговорить с ней, помочь, спросить, как она себя чувствует. Я увидел её такой и убежал. Убежал как подлец. Я был уверен, что люблю её, уверен, что готов отправиться с нею на край света, готов совершить что угодно, даже подарил ей кровь, а потом, оказавшись возле неё, убежал. Убежал как трус. Я не люблю её. Человек, который убегает, на самом деле не любит. Она лежала такая маленькая, беззащитная, бледная, и я убежал. Я — просто дрянь.

Последние слова сокрушили железобетонный блок, который медленно подкатил откуда-то изнутри к самому горлу и разлетелся вдребезги где-то на уровне глаз, превратившись в слёзы, тяжёлые, словно камни, причиняющие боль. Плачу навзрыд с бесконечным страданием, но при этом мне всё-таки становится легче, почти так же, как тогда, когда отдал кровь. Плачу и не знаю, когда это снова случится, хоть и чувствую себя дураком глобальных размеров.

Мечтатель молча сидит рядом, положив свою крепкую руку мне на плечо. Чувствую себя идиотом. Я ведь не девчонка, мне шестнадцать лет, а я плачу. Плачу перед моим училой истории и философии, и рот у меня вымазан мороженым. Что поделаешь, так уж случилось. Плотину прорвало, и сейчас в этот мир по моей вине обрушивается миллион кубометров горя, но теперь они по крайней мере уже не только во мне.

Предоставив мне обливаться слезами ещё примерно четверть часа (за злобным пламенем таится по меньшей мере вдвое больше солёной воды…), Мечтатель прерывает молчание, которое наступает после слёз подобно тому, как на песчаный берег следом за неистовым ураганом нисходит тишина.

— Расскажу тебе одну историю.

Говорит и протягивает бумажный платок, пахнущий ванилью…

— Один мой друг поссорился со своим отцом. Он очень любил его, но в тот раз у него лопнуло терпение, и он послал его к чёрту. Вечером они сидели за столом, и отец хотел поговорить с моим другом, но тот встал и ушёл, ни слова не сказав. Даже слушать отца не пожелал. Мой друг чувствовал себя сильным. Решил, что победил, что прав. На другой день отца за столом не оказалось. У него случился инфаркт. Так они и расстались. Без единого слова. Но ведь мой друг не знал, что такое может произойти. С тех пор он не находит себе покоя и клянёт себя за ту ошибку, стыдится случившегося как худший из убийц. И знаешь, из-за чего этот парень никогда не простит себе, что не попрощался с отцом, когда уходил тем вечером?

Качаю головой и шмыгаю носом.

— Из-за того, что отец сказал ему в пылу гнева, что он голодранец, что нашёл себе нищенскую работу, хотя у него, у отца, хорошо поставленное дело, и сын мог бы спокойно продолжать его. Скажи, разве следовало обижаться на это и убегать?

Молчу. Потом спрашиваю:

— Как ваш друг пережил всё это, учитель?

Мечтатель сердито пинает пустую банку, валяющуюся на тротуаре.

— Пережил. Понял кое-что. И с тех пор пообещал себе никогда не упускать возможности восстановить с людьми отношения, если они испортились по каким-то более или менее серьёзным причинам. Всегда можно найти выход из положения.

Мне лучше. Когда допускаешь ошибку, так и хочется нажать кнопку обратной перемотки. Но у жизни нет такой кнопки. Жизнь так или иначе идёт вперёд и звучит, хочется тебе или нет, ты в силах только прибавить или убавить громкость. И вынужден танцевать. Как можно лучше. Однако сейчас мне уже не так страшно. Мои мысли прерывает Мечтатель:

— Каждому из нас есть чего стыдиться. Все мы убегали, Лео. Но это и делает нас людьми. Только поместив на свою физиономию татуировку, которой потом стыдимся, начинаем понимать, каково наше истинное лицо…

— Вы плачете, учитель?

Мечтатель не отвечает.

— Всякий раз, когда чищу лук, — произносит наконец.

Громко смеюсь, хотя шутка ещё та. Снова шмыгаю носом и удерживаю оставшиеся слёзы.

— Это нормально — бояться, — продолжает Мечтатель. — Как нормально плакать. Это вовсе не значит, что ты подлец. Подлец — это когда притворяешься, будто ничего не замечаешь, отворачиваешься, когда тебе всё до лампочки. Я верю, что ты убежал. Представляю, как ты охренел (Он сказал «о хренел»!)из-за всех и из-за самого себя. Но это нормально. Но когда так охренеешь (Второйраз…), ничего не решишь. Можешь хренеть (Третий раз!) сколько угодно, но это не вылечит Беатриче. Когда-то я прочитал в одной книге, что любовь существует не для того, чтобы осчастливить нас, а для того, чтобы показать нам, способны ли мы пережить страдание.

И опять замолчал.

— Но я убежал! А ведь должен был бы умереть ради неё, лишь бы она поправилась!

Мечтатель смотрит на меня.

— Ты ошибаешься, Лео, зрелость человека не в готовности умереть во имя какого-то благородного дела, а в желании смиренно жить ради него. И помочь его свершению.

Молчу. Кто-то во мне выходит из пещеры. Кто-то, кто прятался там, раненый, нуждаясь в помощи, и теперь, наверное, решается наконец выйти и сразиться с динозаврами. В этот момент перехожу из каменного века в бронзовый. Не бог весть какой шаг, но понимаю, по крайней мере, что в этой жизни у меня есть заточенное оружие против динозавров. И ощущаю себя сильнее, чем в железной и огненной броне, которую, мне казалось, я создал себе с помощью злобы. Это какая-то совсем другая сила.

— Уже поздно, — говорит Мечтатель, пока я совершаю эволюционный прыжок по меньшей мере в два тысячелетия.

Он смотрит мне в глаза.

— Спасибо за компанию, Лео. И спасибо прежде всего за то, что ты подарил мне сегодня вечером.

Не понимаю. Объясняет:

— Дарить своё страдание другим — это самое большое проявление доверия, какое только может быть. Спасибо за сегодняшний урок, Лео. Сегодня ты был учителем.

И оставляет меня отупевшим олухом. Уходит, смотрю ему вслед. Плечи у него не широкие, но крепкие. Плечи отца. Хочется догнать Мечтателя и спросить, кто этот его друг, — но потом вдруг понимаю, что некоторые вещи лучше не знать… У меня красные от слёз глаза, я совершенно без сил, опустошён, и всё же я самый счастливый шестнадцатилетний парень на всей планете, потому что у меня есть надежда. Я могу что-то сделать, чтобы вернуть себе всё — Беатриче, Сильвию, друзей, школу… Иногда достаточно одного слова человека, который верит в тебя, чтобы возвратить тебя миру. Громко пою, не знаю что. Люди, идущие навстречу, принимают меня за сумасшедшего, но мне наплевать, и когда кто-то проходит рядом, пою ещё громче, чтобы и прохожий порадовался вместе со мной.