Белая мель

Улицы были безлюдны. Город спал. Петунин вдруг вспомнил весь день и вечер и остался недоволен собой. Он вовсе не хотел обидеть Спирина своим уходом, но очень уж тот льнул к этой девчонке. Чувствуя как бы сострадание к ним обоим, Петунин оставил их наедине. Он знал все наперед, что было бы и как, если б он остался. А так Спирин увезет ее к себе послушать музыку (жена на курорте) и останется с ней вдвоем. Но и это не опечалило Петунина — у него есть Юля.

...И очи синие, бездонные Цветут на дальнем берегу... —

принялся он читать стихи Блока. Внезапно почувствовал, что ему хочется увидеть Юлю. Защемило сердце — так остро возникло это желание. Никогда раньше он не чувствовал, не замечал в себе такого. Это поразило его, и стало грустно. Он думал о себе, как бы о ком-то другом, что он ничтожно мало жил — что он значит на этой земле, что он успел сделать, кого осчастливить? И еще он думал о том, что есть люди, которым чужды печаль и страдание. А может быть, они просто бодрятся, а это совсем не одно и то же. И когда наплывали заботы и воспоминания о работе, он отгонял эти думы, старался переключиться на что-то другое, забыть, закинуть в темные кусты, хотя где-то подспудно он понимал это, в нем жило сознание: а без работы-то он совсем маленький, совсем ничто. Отбери сейчас работу — что он будет значить, на что пригодится? А ведь говорят, ничего, толковый.

Когда-то ему прочили великое будущее. Но ни великим, ни очень уже чего-то стоящим он не стал и, наверное, не станет — слишком уж медленно взрослеем, слишком уж в нас мало самостоятельности. Когда назначили его начальником цеха, кое-кто поговаривал: мол, молод — погодить бы. Тридцать лет — молод! Ха-ха! А я бы, моя бы власть — на все руководящие должности назначал бы людей до тридцати пяти — самое плодотворное время, горячился Петунин.

4

С трудом выбравшись из закоулков на главную улицу, Петунин остановил такси и сказал адрес Юли. Но ее не оказалось дома, и он уселся возле подъезда на скамеечку. К себе идти не хотелось. Петунин сидел на скамье и крутил головой — с какой стороны придет Юля, может, с той, а может, с этой? Посидев с полчаса, он стал нервничать: «Где она? Дежурство заканчивается в двенадцать. Сейчас без четверти два. А собственно, почему она должна сидеть и ждать меня? А я-то хорош. Я-то, какое я имею право требовать, чтобы меня ждали? Ну, нет, а может, осталась у своей Стеллочки? И не исключаешь ли ты возможность, что у нее кто-то есть? — Тут он вздрогнул: — А может, она крепко спит?» Снова поднялся на третий этаж, позвонил. Дверь молчала. Спустился и, выйдя на крыльцо, столкнулся с Юлей и Спириным. Спирин облегченно вздохнул и показал кулак:

— Слава богу — живехонек! Ну, ребята, до завтра — меня ждут... — и исчез.

Юля молча обошла Артема и так же молча поднялась домой.

— Я сидел час, — виновато заговорил Петунин. — Это где же ты ходишь?

— Мы искали тебя три часа. Спирин решил, что ты попал в вытрезвитель...

— Во веки вечные там не бывал, — засмеялся Петунин, идя вслед за ней.

Щелкнул замок. Вошли.

— Звони в цех. Там что-то случилось, — бросила на ходу Юлия и, раздевшись, юркнула с головой под одеяло в разобранную постель.

— Что там еще?

Постояв в нерешительности посреди комнаты, чувствуя подступающий холод, подошел к телефону и стал звонить.

— Кто у телефона? — опросил Петунин.

— Золотухина, Артем Сергеевич.

— Здравствуй, Дуся, кто меня искал?

— Буракин и я.

— Опять Буракин. Что у него?

— Удээровцы скандалят. Не дают убирать свои платформы, а нам некуда ставить свои. Каменщики сидят. Нет кирпича.

— Вот что, Дусенька, найди Буракина. Скажи ему, что я приказал убрать или переставить удээровские платформы и немедленно доставить к печи кирпич. А лучше действуй сама. Завтра я разберусь. Я у телефона тридцать три, два ноля, десять. Поняла?

— Все поняла, Артем Сергеевич. С вашего позволения я из него сейчас котлету сделаю.

— Делай, Дусенька, делай! — Петунин положил трубку и сказал: — Ну, эта сделает. Молодец женщина! — и стал раздеваться.

— Ты это куда? — выглянула из-под одеяла Юлия. — Устраивайся на диване.

— Как это на диване? — изумился Петунин, умащиваясь на краешке кровати. — Я так долго шел пешком. К тебе шел.

— Да уж вижу, — в голосе прощение.

— Опять этот танк. — Петунин встал и переставил будильник с журнального столика у изголовья на пол. — Тут и живи. — Пошел на кухню, налил в литровую банку крепкого чая, опустил туда ком сахару, размешал вилкой и тоже поставил на пол, рядом с будильником.

— Ты пьешь слишком крепкий чай. Это вредно.

— Не от этого умрем.

— У меня завтра плановая операция. И ты знаешь, что мне необходимо выспаться. Ложись и спи.

— Сейчас, Юлюша, где-то сигареты, не найду... Ага, вот...

Только заснули — звонок.

— Артем Сергеевич, все в порядке, — доложила Золотухина.

— Зачем же тогда звонишь?

— А чтоб вы не беспокоились и крепко спали, — посочувствовала Золотухина. А ему показалось, что кто-то там рядом хихикнул.

— Что? — участливо спросила Золотухина.

Теперь там уже явственно хихикнули.

— Ну, Евдокия! Спасибо! — сказал Петунин и бросил трубку. — Ох и язвы же у меня бабы...

— Спи, спи, — сказала Юля, подобрав колени к подбородку. — У тебя прелесть, а не работа.

— Да уж, — пробурчал Петунин, думая о том, что Золотухиной он завтра всыплет, то есть уже и не завтра, а через несколько часов. Хотя за что же он всыплет ей? Она обиженно протянет: «Так я же хотела как лучше...»

— Юля, я, наверное, перейду на другую работу...

— Куда?

— Зам начальника снабжения уходит на пенсию. Попрошусь на его место.

— А что, для этого надо было заканчивать технический вуз?

— Зато спокойно.

— Тебе виднее, — сонно сказала Юлия и отвернулась к стенке.

Через час снова звонок.

— Ч-черт! — вскочил Петунин. — Да, да, — закричал он в трубку. — Юлия, тебя.

— Что-оо! — и слетела с кровати. — Опять умирает? Где Стелла Ефимовна? О ч-черт! Машина вышла? — Трубку бросила на кровать, заметалась по комнате. — Сто чертей! У Стеллы две операции, и моя умирает... Хорррошенькая ночь...