Белая тень. Жестокое милосердие

— Степан Степанович, ау-у-у!..

И тут вдруг из леса прямо на него выскочил белый «рафик». Казалось, Марченко вызвал его своим голосом. «Рафик» ехал по дороге, кружившей по опушке меж песчаных, усыпанных иглами хвои холмов. Видно, это действовал закон парности зла, который вывели хлопцы в его лаборатории. По крайней мере, так подумал Дмитрий Иванович. И совсем забыл, что этот луг, этот берег Десны был зоной отдыха академии; наверное, поэтому Хоролы так хорошо и знали лес, только они не ожидали, что в эту пору встретят здесь кого-нибудь. А встретили «рафик», полный рыбаков. Из него — еще большая ирония — в окошечко возле шофера высунулось круглое, как жернов, лицо заместителя директора института Карпа Федоровича Одинца.

— Чего это вы тут мотаетесь, Дмитрий Иванович? — спросил он, перебегая хитрым глазом со Светланы на Марченко.

Дмитрий Иванович растерялся вконец. Он только моргал рыжеватыми ресницами, а потом развел руками и сказал:

— Да вот… Запропастился куда-то Степан Степанович, муж Светланы Кузьминичны.

— Боже мой, потеряли человека, — запричитал Одинец.

— А может, его и не было? — отозвался еще кто-то из «рафика».

— Как это не было? — возмутился Дмитрий Иванович, и это его возмущение вызвало хохот у рыбаков.

— Так, может, нам развернуться в цепь и помочь искать? — снова ехидно спросил заместитель директора.

Ехидство Одинца окончательно отрезвило, а вместе с тем и озлобило Дмитрия Ивановича.

— Езжайте вы ко всем чертям, — сказал он.

— Ого, — по-настоящему удивился Одинец, потому что никогда еще не слыхал такого от Марченко. Он махнул рукой, и «рафик», пыхнув дымом, беззвучно покатился по мягкой луговой дороге к реке.

А Дмитрий Иванович постоял еще мгновение и пошел к машине.

Больше Хорола они не искали. Дмитрий Иванович так и не узнал, в самом ли деле он пошел по какой-то, только ему известной тропинке к Десне или подался напрямки лесом к шоссе и отправился в Киев автобусом. Да это его уже мало интересовало, он не думал об этом. Чувствовал себя Дмитрий Иванович неважно, прямо-таки плохо. Это чувство чем-то было похоже на чувство свидетеля дурного поступка, совершенного близким человеком. Свидетеля, а может, и соучастника, беспокоящегося: а не придется ли и ему тоже сесть на скамью подсудимых. Ведь какие-то побуждения, пусть в далеком прошлом, были и с его стороны!

Светлана Кузьминична делала вид, что вся отдалась езде, наблюдению за дорогой, сосредоточенно смотрела вперед. Это немного спасало их: не приходилось убегать друг от друга взглядами. Но чувство неловкости переполняло обоих. Они сидели так напряженно, что посторонний человек мог подумать, будто эти двое везут взрывчатку. Дмитрий Иванович, хоть ни разу не скосил глаза в сторону Светланы Кузьминичны, ощущал ее разгоревшейся щекой, виском, мыслью — всем своим существом, боялся, как бы она не заговорила, не сказала чего-то такого, от чего им и совсем будет некуда деваться, — начнет извиняться, просить, чтобы он забыл все, или разыграет беззаботность, шаловливость, а такое у женщин в большинстве случаев кончается истерикой.

Однако он мог не бояться ни того, ни другого. Светлана Кузьминична Хорол была женщина сильная, судила обо всем, может, несколько и примитивно, но трезво. Конечно, она тоже пылала на этом огне. Но в то же время рассуждала, что, если Дмитрий Иванович не оставил машину, не побежал по шоссе пешком, значит, он и впредь ни единым словом не напомнит о том, что произошло. Ну, упадет это романтическое покрывало, которым немного тешился и которое уже полиняло от времени, ну, будет чураться ее, и на помощь его в работе над докторской надеяться нечего. Но это еще как сказать… Он такой, что как раз напротив, чтобы не подумала чего-нибудь дурного, и поможет ей. По крайней мере, с работы она не убежит, и ее репутации ничто не угрожает. Черт принес этих жаболовов… Но какое им дело, да и что они могут сказать? Конечно, скверно, что они еще больше перепугали Дмитрия Ивановича. А он… Он… В сердце натекала досада, она сгустилась в злость. Такой слабонервный. Такой…

И вдруг, совсем неожиданно и, казалось, вопреки тому, что она старалась думать, в ней поднялась такая щемящая боль, горечь такая, что ей захотелось плакать. Вспомнилось, как впервые пришла к нему проситься на работу, какой он был необыкновенный, застенчивый, красивый в этой своей застенчивости; взрослый человек, он смущался перед нею, как мальчик. Таким он остался навсегда. И какая же она неосторожная… Ей казалось, что она утратила что-то большое-большое, что приходит очень редко, может один раз в жизни, чего ни купить, ни выпросить, ни выковать в огне.

Глава пятая

Борозна запер ящик, снял с гвоздика зеленую ворсистую шляпу, еще раз окинул взглядом стол — не забыл ли чего — и хотел идти к двери, как к нему подошел Вадим Бабенко. Дотронулся длинным красивым пальцем до пуговицы на пиджаке Борозны, сказал, глядя ему в лицо большими чистыми глазами:

— Виктор Васильевич, я позорно отстал за последнее время. Прочитал сейчас вашу статью о составе стромы, а там столько ссылок… Особенно на зарубежные источники…

Борозна торопился — у станции метро «Арсенальная» его должна была ждать Неля, она почему-то не хотела, чтобы они вышли из института вместе, он вообще едва уговорил ее на эту встречу и поэтому попытался отделаться от Вадима шуткой:

— Козьма Прутков сказал…

— Правда, необъятного не объять, — вздохнул Вадим. — А все-таки что бы вы посоветовали прочитать хотя бы из того, что стоит близко к нашей работе?

Борозна назвал наугад три-четыре статьи, пообещал подумать, порекомендовать завтра, энергично взмахнул рукой, что должно было означать — тороплюсь, но всегда вежливый Вадим, который схватывал все с полужеста, сегодня не понял грубого намека.

— А статью того француза из Марселя? — спросил он.

— Какого француза, какую статью? — удивился Борозна.

— Да ту… Они тоже работали в точке эксордиум, как и мы. Я видел ее у вас на столе. Даже начал читать…

Виктор Васильевич хорошо помнил, что эту статью на работу не приносил. Он пристально посмотрел на Вадима. Глаза у того были и теперь все такие же ясные, только словно бы изменили цвет. Так бывает, когда в ясный день на воду набежит облачко.

— Вы что, Вадим, взбираетесь по трубе на девятый этаж? Или научились подделывать ключи к квартире? — сказал он грубовато, пытаясь скрыть досаду и тревогу, завладевшие им в этот миг. В то же время в нем шевельнулось и еще одно чувство — ревности, ведь Неля выболтала доверенную ей тайну не кому-нибудь из девушек, а вот этому кинематографично красивому Вадиму. А может, выболтала и девушкам, это было бы еще хуже, захотелось как-то выспросить у Вадима, но он подавил в себе это желание и закончил разговор в том же грубовато-шутливом тоне: — А по трубам знаете кто лазит? Лунатики. Поэтому считайте, что все это вам приснилось. Сон — это самое полезное в нашей жизни.

Уже сбежав по ступенькам вниз, подумал: надо было сказать Бабенко что-то другое. Попытаться пояснить, сказать, что ошибся или пошутил, припугнул Нелю, или хотя бы остеречь, но у него не хватило времени. Он шел, а в нем поднималась все большая досада на Нелю, он решил, что этот ее поступок дает ему некое маленькое право на месть, право не церемониться.

Неля уже стояла у входа в метро.

— Современный стиль, — сказала она, когда он, запыхавшийся, подошел к ней. — Она ждет его. Так что можете не извиняться.