Бельгийский лимонад

Слева, в глубине зарослей, раздался густой взрыв — ухнула связка противотанковых гранат. И еще раз.

— Вот тебе, получай! — удовлетворенно прошептал Парюгин.

Сообразил: больше нет нужды шептаться, можно говорить громко, можно даже крикнуть — позвать того же Качугу, сказать ему, чтобы не тянули со снайпером, не дали бы ему очухаться, побыстрее выудили из танка.

— Леня, — позвал он, но голос сник, не взлетев.

Попытался подняться на колени — его качнуло в бок, потом вперед, руки подломились, он упал, угодив лицом в метелку примятого куста полыни. Перед глазами захороводили оранжевые круги.

Еще вчера, как, впрочем, и все дни до этого, иссохшая степь не подавала признаков жизни, и единственный запах, разносимый ветром, был запах пороховой гари, а вот сейчас, видно перед дождем, раскрылись неведомые поры, знакомо пахнуло чем-то далеким и родным, он не сразу понял — чем, жадно вдохнул, еще, еще, наконец узнал: так пахло парное молоко из бабушкиного подойника, молоко вечерней дойки — в летнюю пору оно отдавало полынью и чуть горчило.

Потом к аромату парного молока присоединился давно забытый запах приемного покоя — так называли больничку на маленькой железнодорожной станции на Байкале, где отец начал фельдшерить после окончания гражданской войны, придя сюда из расформировавшегося партизанского отряда.

Больничный дворик некому было обихаживать, и они с братишкой и соседскими пацанами играли в зарослях полыни в «сыщики-разбойники»...

Он хотел продлить это прикосновение к детству, вглядеться в дорогие лица, но круги перед глазами роились все сильнее, плавились один в другом, и он не мог, никак не мог справиться с их зыбким переплясом.

«Не додумались, могли бы написать домой. И Коле.»

Котелок на двоих

1

Рота была поднята внезапно и к тому же на исходе дня. Не требовалось слишком большого количества извилин, чтобы сообразить: неспроста!

Тем более всех предупредили: выходить строиться, имея при себе заплечные вещевые мешки. То есть, что называется, в полной боевой готовности.

Приказав стать в шеренгу по одному, старшина прошел в конец неровной, кое-как составленной цепочки — на фронте поотвыкли от строя — и без обычного в таких случаях брюзжания раскатисто скомандовал:

— На первый-второй рррассчитайсь!

— Первый! — выкрикнул с явным недовольством правофланговый, одновременно мотнув головою в сторону соседа слева, — как бы передал эстафетой команду старшины и личное недовольство внезапным построением.

— Второй! — отозвался, помедлив, сосед.

«Первый-второй, — с нарочитой неспешностью покатилось по шеренге, — первый-второй...»

Когда ленивая эта волна достигла левого фланга, иссякнув возле старшины, он приказал:

— Перррвые номера, шаг вперед... арррш!

Я был вторым и остался на месте, а Фанька Выходцев, мой сосед справа и мой друг, шагнул из строя, успев шепнуть:

— Вот увидишь, сдвоит шеренгу и — колонной по два «бегом арш» на передовую.

Четыре дня назад наш поистрепавшийся полк отвели в ближний тыл для пополнения, а так как свежие силы успели влиться, можно было и впрямь ждать переброски на линию огня.

Однако новая команда старшины поставила роту в тупик:

— Перррвые номера, снять вещмешки, достать котелки!.. Выставить котелки перед собой, вернуться в строй!

Парни сделали по шагу назад, мускулистый Фанькин локоть придвинулся к моему.

А перед неровной шеренгой солдат вытянулась такая же неровная шеренга котелков.

— Внимание, — дурашливо пискнул завзятый балагур Санек Старичев, пулеметчик, — счас боженька наполнит их кашкой!

И молитвенно вскинул глаза на крутолобые августовские облака.

По шеренге прокатился смешок.

— Ррразговорчики! — пресек старшина, но тут же сменил гнев на милость: — Вольна-а!

И на себя тоже, как видно, распространил свою команду: сразу ссутулился и так, сутулясь, пошел вдоль цепочки котелков, поочередно заглядывая в каждый из них.

Напротив балагура Сани будто споткнулся — придержал шаг.

— Кто хозяин посуды?

Санек мгновенно сориентировался:

— Виноват, товарищ старшина, с пулеметом провозился, на котелок времени не осталось. Но я его сегодня же с песочком...

— Не сегодня, а сейчас! — оборвал старшина. — Даю пять минут.

Санек помчался выполнять команду.

— Напросился на боженькину кашку! — кинул вслед Андрей Скипа, по прозвищу Скипидар, второй номер пулеметного расчета.

— Ррразговорчики! — вновь призвал к порядку старшина.

Странный смотр продолжался. Только теперь, встретив грязный котелок, старшина сразу вскидывал подбородком в ту сторону, куда убежал пулеметчик: «Пять минут!»

— Обычная санитарная проверка, — шепнул Фанька и добавил удовлетворенно: — Ко мне не прискребется!

Оказалось же, санитария ни при чем, просто часть солдат из прибывшего пополнения не имела по чьему-то недогляду котелков, и нам выпало поделиться этим нехитрым воинским снаряжением.

Вот и все.

За этим старшина и построил нас сегодня.

Отныне у каждого оставшегося в роте котелка получалось по два владельца. Пары подбирались — кто с кем хотел. Я, само собой, объединился с Фанькой...

Полное его имя было Нифантий, а девчоночье — Фанька — прилепилось в железнодорожном институте, где мы и познакомились. И подружились. Он приехал с Байкала и в доверчиво распахнутых глазах привез его синее бездонье, как-то сразу располагавшее к этому парню.

Наш институт готовил не просто специалистов по строительству и эксплуатации железных дорог, но инженеров, которые могли бы, помимо этого, возглавить работы по восстановлению разрушенных линий. Таким инженерам во время войны цены нет, и Москва сразу предупредила: никого из института на фронт не отпускать. Мы с Фанькой были на втором году обучения, к азам специальности еще не подступались, и потому с чистой совестью ринулись в сопровождении друзей в бой... с военкомом.

И получили от ворот поворот:

— Идите доучивайтесь.

— А мы не хотим в кустах отсиживаться. Стыдно будет после перед собой и детьми.

Военком устало поднялся со стула:

— Все, разговор окончен. Без вас дел по горло. Не нравится — жалуйтесь в Москву.

Фанька ухватился:

— А кто в Москве мог бы?.. Скажем, если от Ворошилова добро будет — отпустите?

Военком рассмеялся — видимо, ценил юмор.

— С Ворошиловым спорить не станем.

Он, военком, просто не знал Фаньку: телеграмма на имя Климентия Ефремовича умчалась в тот же день.