Белки в Центральном парке по понедельникам грустят
Шрифт:
— Не то что уверена, мам, — убеждена! Я нагрузила свое жизнеописание оригинальными и живописными фактами и поступками. Развила две идеи, одну из которых считаю гениальной: «Что делать с жакетом зимой?» Нужно ли носить его с теплым свитером, с большим шарфом, с кардиганом, небрежно завязанным вокруг талии, или, наоборот, вписать его в шерстяной плед, чтобы получилось нечто вроде пальто? Жакет зимой — настоящая головоломка. В нем одном мерзнешь, а если носишь под пальто — жарко. Надо придумать что-то новенькое. Утеплить, не утяжеляя силуэт, и сделать легче без риска
— А когда будет известно?
— Второго января… Второго января мой телефон зазвонит, и я узнаю, что принята. Если бы вы знали, в каком я возбуждении! Мне осталось десять дней, чтобы придумать идею, буду кружить по Парижу, липнуть носом к витринам и наконец найду идею, гениальную идею, которую останется только воплотить в жизнь… Крибле-крабле-бумс! И вот я — королева Лондона!
Она вскакивала и слегка подпрыгивала, чтобы подчеркнуть свой оптимистичный настрой и хорошее настроение.
— Сегодня вечером, чтобы отпраздновать, я приготовлю для тебя яблочный мусс! — объявила Зоэ, одернув маечку со Снупи, подаренную Гортензией.
— Спасибо, Зоэ! А дашь мне рецепт? Я приготовлю его для парней, с которыми снимаю квартиру. Им есть за что на меня злиться…
— Да-да! Конечно! — завопила Зоэ — она была счастлива приобщиться к жизни Гортензии в Лондоне. — Ты скажешь, что это я, ладно? Скажешь им, что это я дала рецепт…
И она помчалась в свою комнату за драгоценной черной тетрадкой, чтобы начать великое дело — изготовление яблочного мусса.
— Ох, мам! Я так счастлива… так счастлива! Если бы ты знала! — Гортензия потянулась и вздохнула: — Хочется, чтобы уже скорее наступило второе января…
— Но… вдруг ты не выиграешь конкурс? Нельзя так увлекаться…
Снисходительно улыбается, пожимает плечами, поднимает глаза в потолок и тяжело вздыхает:
— Как это «не выиграю»? Это невозможно! Я окрылила эту женщину, я ее заинтриговала, растрогала, населила ее одиночество великой мечтой, она через меня увидела себя, вновь пережила свою юность, надежды… И я сдала ей безупречное жизнеописание. Ей остается просто выбрать меня! Я запрещаю тебе сомневаться, ни единой негативной мысли, не то ты меня заразишь!
И она отодвинулась от матери вместе по стулом.
— Я говорю это из соображений предосторожности… — извинилась Жозефина.
— Ну и ладно! Не говори так больше, не то принесешь мне несчастье. Мы не похожи, мам, не забывай об этом, и я не хочу быть на тебя похожей… в этом, — добавила она, чтобы смягчить грубость своих слов.
Жозефина побледнела, резко выпрямилась. Она успела забыть, какая решимость свойственна Гортензии, какая она цельная натура, как все вокруг нее кипит и бушует. Дочь идет по жизни с волшебной палочкой в руке, а она, Жозефина, ковыляет, как подраненная жаба.
— Ты права, солнышко мое, ты выиграешь… Только мне страшно за тебя… Это материнский инстинкт.
Гортензию передернуло при этих словах, и она поспешила сменить тему. Так даже
лучше.— Как поживает Ифигения? — спросила Гортензия, скрестив на груди руки.
— Хочет сменить профессию.
— Надоело жить в привратницкой?
— Скорее боится, что надоела в роли привратницы и ее выставят за ворота, — ответила Жозефина, радуясь каламбуру, который Гортензия даже не заметила.
— Надо же! А почему?
— Она считает, что какая-то женщина метит на ее место… Завтра она вдет устраиваться на работу к врачу: отвечать по телефону, записывать посетителей, распределять дела на день… Она отлично для этого подходит…
Гортензия зевнула. Ее интерес к судьбе Ифигении иссяк.
— Что-нибудь слышно от Анриетты?
Жозефина покачала головой.
— Ну и к лучшему… — вздохнула Гортензия. — После того, что она с тобой сделала!
— А тебе она не звонила?
— Нет. Видно, ей не до того. А еще какие новости?
— Я получила письмо из Китая от Милены. Хочет вернуться, спрашивает меня, могу ли я помочь… То ли найти ей работу, то ли поселить у себя…
— Ну и наглость!
— Я ей не ответила…
— Еще бы! Пусть сидит и не рыпается, а нас оставит в покое.
— Ей, должно быть, одиноко…
— Это не твоя проблема! Ты не забыла, что она была любовницей твоего мужа? Нет, от тебя с ума можно сойти! — Гортензия сурово посмотрела на мать. — А как новые соседи?
Жозефина начала что-то говорить, но тут на кухню ворвалась Зоэ, вся в слезах.
— Мам! Я не могу найти мою тетрадь с рецептами!
— Ты везде посмотрела?
— Везде, мам! Ее нет! Она пропала.
— Да не может быть… Засунула куда-нибудь и не можешь вспомнить.
— Нет, я везде искала, везде! Меня это уже выводит из себя! Я все складываю, как мне удобно, а Ифигения все рушит, все перекладывает, и я ничего не могу найти…
Глаза Зоэ были полны слез, в них светилось такое отчаяние, такая мука, которые невозможно унять словами.
— Да найдется она, не волнуйся…
— А я знаю, что нет! — закричала Зоэ еще более пронзительно. — Она ее выкинула, она все выкидывает! Я сто раз ей говорила, чтобы она ее не трогала, а ей по фигу! Она со мной обращается как с ребенком… Мам, это так ужасно! Я сейчас умру!
Жозефина встала и отправилась искать сама.
Но напрасно она поднимала матрас, отодвигала кровать, рылась в стенном шкафу, перетряхивала постель, переворошила кучу трусиков и носков — черной тетрадки нигде не было.
Зоэ сидела на ковре, плакала и вытирала нос майкой со Снупи.
— Я всегда кладу ее на место, на письменный стол. Если не уношу на кухню… Но потом опять возвращаю… Ты знаешь, как я ею дорожу, мам! А теперь ее нет! Ифигения выбросила ее, когда делала уборку.
— Ну нет же! Это невозможно!
— Возможно, как раз возможно, она такая безжалостная!
И Зоэ вновь разрыдалась. Она всхлипывала, как раненое животное, которое бьется в последних судорогах, ожидая неминуемой смерти.
— Зоэ, умоляю тебя! Не убивайся так! Найдем мы твою тетрадь!