Белладонна

Розалинда отправляет девочек наверх, а мы перебираемся в парадный салон — отдохнуть над дегустацией нескольких сортов коньяка. Гай на редкость обаятелен, весь вечер сыпал забавными анекдотами, над которыми хохотали и взрослые и дети. Теперь, естественно, нашему рассказчику пришла пора вести себя более по-взрослому.

— Ужин прошел замечательно, — говорит Лора, и Белладонна вымученно улыбается. Внезапно я с содроганием осознаю, до чего же мне одиноко, как я скучаю по брату. И по Джеку. Мне нужен человек, хорошо мне знакомый, которому я могу доверять; нужен мужчина рядом. До отъезда из Нью-Йорка я не понимал, как много для меня значило ровное, холодное спокойствие Джека. Он никогда ничего не просил; делал свое дело и не требовал награды.

Ради любви к Белладонне.

Маттео и Джек. Оба далеко, оба невероятно сложным образом сплетены с нашей нью-йоркской жизнью. Я, конечно, приглашал их на сегодняшний вечер, даже умолял, хотя эта привычка, как вы успели заметить, несвойственна вашему покорному слуге. Но оба сослались на нехватку времени. Единственная хорошая новость пришла от Маттео: ему кажется, что Джек встречается с Элисон, как и надеялся этот старый сводник.

Но у меня здесь нет ни одной близкой души, и, кажется, мне плохо удается скрыть печаль. Белладонна, проходя мимо с высоким бокалом своего любимого «Пуар Уильям», легонько касается моего плеча.

— Надеюсь, Маттео с Аннабет и детьми смогут приехать на лето, — говорю я, потому что не придумал ничего лучшего. — Но, может быть, они предпочтут поехать в лагерь.

— Что такое «лагерь»? — спрашивает Лора.

— Летний лагерь, — поясняю я. — Туда отправляют детей, чтобы они наслаждались летней жарой подальше от родительских глаз, в крошечных домишках, называемых палатками. Там им положено развлекаться самыми нелепыми занятиями. Например, художественным ремеслом и организованным спортом. — Я содрогаюсь в деланном ужасе.

— Там, откуда я приехал, детей в лагеря не отправляют, — говорит Гай.

— В самом деле? — спрашиваю я. — Откуда же вы?

— Многие считают, что из ада, — отвечает он. — Туда, во всяком случае, меня нередко посылают.

Лора снисходительно смеется.

— Гай, хватит шутить.

— Я не шучу, — говорит он. — Мы в самом деле не ездим в летние лагеря. Потому что у нас, в Англии, милых мальчиков и девочек отправляют в заведения, которые вы, американцы, называете интернатами. К лету в их любящих родителях просыпается совесть, и они разрешают отпрыскам вернуться домой. Там эти любящие родители бросают их снова, отправляются в Европу или куда-нибудь еще, отдыхать после окончания зимнего сезона. Но родительский долг соблюден: дети вернулись под родной кров. — Он не может скрыть горечи в голосе.

— У вас были именно такие родители? — спрашиваю я.

— Мама была не такой, — отвечает он, крутя кольцо. У него на пальце простое широкое золотое кольцо с русским александритом. Это редкий, удивительно красивый камень, зеленый при дневном свете и красный при свечах. Он насмешливо подмигивает, напоминая «кошачий глаз» Леандро. — Но она умерла, когда мне было восемь лет. А с братьями я никогда не ладил. Я был самым младшим, не наследник и не второй сын, никому не нужен. Вряд ли я сильно сгущу краски, если скажу, что нас воспитывали в ненависти друг к другу, учили видеть в братьях непримиримых соперников.

Я заметил, что он ни словом не обмолвился об отце.

— Самым испорченным был мой брат Джон Фрэнсис, — продолжает Гай. — Пристрастился к опиуму, оставлял кальяны прямо на ходу, чтобы горничные спотыкались. Хранил свое зелье в прелестных золотых табакерках, когда-то принадлежавших Распутину, но однажды забыл вытряхнуть наркотик и отдал их в «Сотби» оценить для аукциона. Были крупные неприятности. — Он отпивает коктейль и откидывается на спинку кресла, небрежно скрестив длинные ноги. Может быть, он морочит нам голову, не знаю.

— О, Гай, ты опять преувеличиваешь, — говорит Лора. — Думаешь, мы поверим в такую ерунду?

Он лукаво улыбается.

— Мне поверят лишь тысячи женщин, которые были влюблены в меня.

— Что ты хочешь сказать? — со смехом спрашивает Лора.

— Только одно: не составляет труда заставить женщину, которая считает, что влюблена, поверить во все, что говорит ее возлюбленный.

— Соблазнять женщин тысячами — дар природы, и она вас, несомненно, наделила им очень щедро, — саркастически замечаю я.

— Да, конечно, — говорит он, теперь уже внимательно следя за своим языком. Я на это надеюсь. — Соблазнить женщину очень просто, если она сама этого хочет. Человеку ничего не стоит мгновенно стать страстным и настойчивым. — Он встает налить себе еще коньяку. — Если же она не желает, соблазнение превращается в своего рода войну. Рассматривая тактику Наполеона Бонапарта, я вынес для себя несколько очевидных уроков. Его техника соблазнения и планы битв были одними из немногих фактов истории, которые я давал себе труд изучить в школе. Однако, к несчастью, Бонапарт питал к женщинам величайшее презрение. В отличие от меня. Он вызывал прелестных дам к себе в палатку, приказывал раздеться, не поднимая головы от бумаг, потом быстро получал удовольствие и отсылал их собирать чемоданы.

— Ну, вы-то никогда не отсылали их собирать чемоданы, — говорю я, — пока не стряхнете сено.

— Сдаюсь, — добродушно отзывается Гай. — Вы правы: я их не отсылаю. Они и сами добровольно, с радостью меня бросают.

Он шутит, но в его голосе звучат странные нотки. Я смотрю на Белладонну. Она, как обычно, не произнесла ни слова, только внимательно смотрит на Гая. Он это знает. Интересно, для чьих ушей эта беседа предназначена на самом деле. Может, он нуждается в сочувствии и хочет хоть чуточку понравиться Белладонне. А может, нужно просто заткнуть ему рот да повесить для просушки в Комнате Нарцисса.

— Потому что у Гая вместо пресс-папье сушеная обезьянья лапа, — с содроганием сообщает Лора. — Ужасная вещь.

— Это пресс-папье когда-то принадлежало поэту Суинберну, — говорит Гай. — А из копыта любимого коня он сделал чернильницу, выгравировал на ней имя животного и дату смерти.

— Какая изысканная жуть, — шепчу я. Пока что разговор продвинулся не слишком далеко.

— О, хватит говорить обо всем этом. И о чернильницах, и о Бонапарте, и об испорченных летних каникулах. И тем более об английской аристократии, — говорит Лора. — Я замужем за одним из этих типов и сыта ими по горло.

Белладонна внезапно встает.

— Доброй ночи, — только и говорит она и выходит из комнаты.

— Боже мой, — бормочет Гай. Его взгляд опять следует за ней.

Это еще мягко сказано. Вопреки всем моим предубеждениям, этот Гай начинает мне нравиться, хоть я и не могу в точности определить, что им движет. Но когда-нибудь смогу. Я снова ругаю себя за то, что вовремя не рассказал о нем Притчу. Ничего, Гай от нас не уйдет. Пока мы не проверим его родословную.

Да, Гай — интересное дополнение к Ла Фениче. Мне кажется, он способен предстать перед нами прелестным ангелом, полным остроумия и нежности, а потом вдруг обернуться дьяволом, яростным и жестоким.