Беллмен и Блэк, или Незнакомец в черном

У Доры уже не было слов, и она выразила свое одобрение усталым кивком.

— Что еще важно, эта коляска никогда не затеряется среди других экипажей. Проезжая по лондонским улицам, она будет привлекать к себе все взоры. Люди будут оборачиваться и смотреть ей вслед. И ее сразу заметят, когда она остановится перед входом в какой-нибудь шикарный дом. Все будут знать, что граф такой-то или маркиз такой-то обратился к услугам фирмы «Беллмен и Блэк». Это известие принесет нам больше новых клиентов, чем сотня — чем тысяча — рекламных объявлений. Ну, что ты на это скажешь?

Последнюю фразу он произнес быстрее и замер, с видимым напряжением дожидаясь ее вердикта. Его глаза блестели, бледное лицо сияло. Она с трудом узнавала в этом человеке своего обычно немногословного, насупленного отца. Здесь, в магазине «Беллмен и Блэк», он становился другим человеком.

Дору действительно потрясло отцовское творение. И в то же время обеспокоило. Все здесь было прекрасно, но это была давящая, неуютная красота. В одной из газетных статей новый магазин был назван «собором», и сейчас она понимала, что имел в виду тот газетчик. Однако за всей этой бурной деятельностью, спешкой и возбуждением она ощущала что-то еще — что-то безмолвное и недвижимое, затаившееся в ожидании своего часа. Чего оно дожидалось? В голову пришло сравнение с мавзолеем, но она тут же его отвергла.

Взгляд ее вновь обратился к саквояжам для швей. Она достала из кармашка серебряный наперсток и поднесла его ближе к свету. На нем тоже был выгравирован знак фирмы: сдвоенная буква «Б».

— Поразительно! Ты ни о чем не забыл, папа. Даже о таких мелочах, как наперстки!

Носильщики подняли ее кресло, и процессия во главе с Беллменом вернулась в торговый зал на первом этаже. Он по-прежнему то и дело поворачивался к дочери, чтобы упомянуть очередную деталь своего грандиозного проекта. Она почти не слушала, думая о своем, пока не додумалась до вопроса — праздного, но в то же время достаточно существенного, чтобы прервать им отцовские рассуждения.

— Папа, ты никогда не говорил мне одну вещь. Кто такой Блэк?

Это имя на ее устах! Он должен был предвидеть, что рано или поздно она об этом спросит.

— Никто! — произнес он, пожалуй, с излишней поспешностью. — Совсем никто.

Без одной минуты одиннадцать.

Привратники замерли, как стражи у входа в рай. Мистер Дент и мистер Хейвуд смахнули несуществующие пылинки с лацканов своих серых сюртуков и заняли места за прилавками. Продавщицы замерли в одинаковых позах — спины прямые, пальцы рук переплетены, — смиренные, как детишки в воскресной школе. На верхних этажах каждый карандаш лежал на столе параллельно краю бумажного листа, каждая швейная игла находилась в правильной ячейке. Улыбки, кашель и всякие неуместные движения были подавлены. Атмосфера обрела нужную серьезность и торжественность.

У перил на втором этаже, полускрытый за колонной, стоял Беллмен, наблюдая оттуда за входной дверью. Когда минутная стрелка часов достигла цифры 12 и Пентворт распахнул дверь, сердце в его груди забилось стократ сильнее прежнего. Ибо теперь это было уже сердце «Беллмена и Блэка».

И они появились. Любопытные, робкие, жаждущие, потрясенные, охваченные благоговением или стяжательским азартом — они хлынули в двери; и самые первые, желая того или нет, были пронесены далеко вглубь магазина натиском идущих позади. Люди беспорядочно кружили по залу, ошеломленные его размерами и красотой, и напрочь забывали о покупках — а ведь почти каждый, не желая выглядеть бездельным ротозеем, успел придумать какую-то мелкую потребность, объясняющую его появление в магазине. Но придумки не помогали, и при виде всего этого великолепия они погружались в подобие транса. Женщины и мужчины, молодые и старые, недавно потерявшие близких или еще не познавшие тяжесть утраты — все они просто ходили туда-сюда, восторгаясь и шепотом комментируя увиденное.

Но вот наконец нашелся человек с нервами покрепче, решившийся сделать первую покупку в истории магазина. Один ярд черной шелковой ленты, чтобы обшить истрепавшиеся рукава зимнего пальто.

Не самая мелкая из всех возможных покупок в «Беллмене и Блэке», но еще более скромную придумать было бы сложно. Впрочем, это не имело значения.

На третьем этаже кассир, в который раз оправлявший свои нарукавники, чуть не подпрыгнул на стуле, когда пневмопочта доставила первый контейнер с брякнувшими внутри пенсами; руки его тряслись от волнения, когда он выписывал первую квитанцию, отсчитывал сдачу и отправлял контейнер обратно в торговую зону. И почти сразу же почта сработала вновь.

Началось!

Теперь контейнеры прилетали один за другим, деньги сыпались в кассовые ящики, товары отмерялись и отсчитывались, заворачивались в упаковочную бумагу и обвязывались бечевкой, заказы изящной скорописью регистрировались в учетных книгах, и — о да! — проливались слезы, выражались и принимались соболезнования.

Магазин «Беллмен и Блэк» был исполнен делового оживления, звона монет и дыхания смерти.

Успех был налицо.

Уильям Беллмен сделал глубокий вдох. Он не улыбался (в торговом зале «Беллмена и Блэка»? Боже упаси!), но глубоко в душе его расцветала улыбка. Каждое движение его рук было уверенным и властным, ноги прочно упирались в пол.

Неприметно покинув свой наблюдательный пост у колонны, он проскользнул через толпу покупателей и исчез за скрытой в панели дверью.

Одну из стен его кабинета занимала пробковая демонстрационная доска, на которой был закреплен большой лист бумаги. В данный момент он был чист, если не считать двух рядов пометок, вертикального и горизонтального, сходившихся в его нижнем левом углу. По горизонтали были вписаны названия месяцев, а по вертикали обозначались суммы в фунтах стерлингов.

Беллмен вспомнил свои ранние наброски в черном блокноте. Возможный объем торгового оборота, предполагаемые прибыли. Все это выглядело многообещающе, хотя расчеты были, конечно, приблизительными. Несколько уменьшенные цифры он представил Кричлоу и другим компаньонам, когда уговаривал их вложиться в проект. Все это было давно. Сегодня он знал о своем бизнесе бесконечно больше. Он знал, сколько ярдов черной шерстяной ткани ежегодно продается по всей стране, сколько — в пределах Лондона и сколько — в конкретном магазинчике на соседней улице. Он знал, почему гробы стоят так дорого и какими путями можно снизить себестоимость их изготовления без ущерба для качества. Теперь, основываясь на знании фактов, он отчетливо представлял, какую прибыль должна получить фирма «Беллмен и Блэк» в первый месяц своей работы. И он мог себя поздравить: позднейшие цифры практически совпадали с теми, которые он спрогнозировал еще два года назад.

В этом графике он собирался синим цветом изображать показатели своего прогноза, а в конце каждого месяца черным цветом указывать действительные объемы продаж. Он взял ручку с синими чернилами и нашел нужную строку. Но в самый последний момент рука его чуть сместилась и поставила синюю точку строкой выше.

Что двигало сейчас его рукой? Шестое чувство? Инстинкт? Называйте это как хотите. А Беллмен просто знал.

15

С каждым годом «ночи воспоминаний» Доры становились все менее продуктивными. Время от времени она еще прибегала к этому способу утешения, но эффект был далек от прежнего. Причина — точнее, одна из причин — ей виделась в том, что воспоминания попросту «износились» от слишком частого употребления. Истерлись, как старые монеты, которые они в детстве очищали уксусом перед днем выплаты.

Были и другие причины. Сама Дора с возрастом менялась. Вещи, которые радовали ее в детстве, ныне уже не доставляли былой радости. Теперь, когда она думала о маме, Доре хотелось поговорить с ней о чем-то другом. Она стала обращаться к миссис Лейн с просьбами рассказать о маме, и эти воспоминания, пускай вторичные, являлись для нее не менее ценными, чем ее собственные, — хотя бы потому, что они были «взрослыми».

Позднее нашлась еще одна причина для того, чтобы меньше времени уделять ночным грезам.

Однажды Мэри, роясь под кроватью в поисках какой-то затерявшейся вещицы, извлекла оттуда большой плоский сверток — судя по всему, картину.

— Это что еще такое?

Дора смахнула пыль со свертка:

— Мой грач!

Сценка рисования в саду вместе с дядей Чарльзом не входила в обычный репертуар воспоминаний Доры, поскольку в ней не участвовали ее мама или братья. Теперь же эта сценка всплыла в памяти очень живо и ярко.

— Он учил меня правильно держать карандаш.

Вдвоем они перерыли все шкафы в доме и наконец отыскали старые альбомы для рисования. И всю оставшуюся часть вечера они провели, рассматривая эти рисунки. На одной из страниц они задержались надолго. За несколько недель до эпидемии лихорадки Дора предприняла свою первую серьезную попытку создать автопортрет.