Беллмен и Блэк, или Незнакомец в черном

Однажды вечером Беллмен пригласил своего банкира и компаньонов-галантерейщиков в клуб «Расселл», чтобы обсудить задуманное им расширение предприятия. Ранее были составлены и в общих чертах согласованы планы открытия новых магазинов «Беллмена и Блэка» в Бате, Йорке и Манчестере. Для них уже подобрали участки, а банк и компаньоны согласились выделить средства на покупку земли и наем архитекторов. Но Беллмен этим не ограничился — его посетила новая идея, которую он и представил на встрече остальным четверым. Суть идеи была в следующем: передавать престижную торговую марку «Беллмен и Блэк» в пользование независимым торговцам ритуальными товарами, одновременно подключая их к системе снабжения «Беллмена и Блэка», а взамен получать определенный процент от их прибылей. Собеседникам это предложение показалось, мягко говоря, экстравагантным.

— Но с какой стати торговец, который привык быть сам по себе, вдруг согласится на такие условия? — озадачился один из галантерейщиков.

— И как мы будем регулировать снабжение, если, к примеру, в манчестерском магазине закончатся итальянские кожаные перчатки? — поинтересовался другой.

У Беллмена на все были готовы ответы. Он знал, как решить любую проблему. Всякому сомнению он противопоставлял уверенность. Он заполнял пробелы в знаниях компаньонов проверенными фактами и цифрами. Он досконально изучил все детали, а его пояснения были столь убедительными, что понемногу странная идея начала казаться всем разумной и самоочевидной, — оставалось лишь удивляться тому, что они сами до этого не додумались еще раньше Беллмена.

— Где же вы находите время на все это? — спросил его Энсон во время паузы, когда официант принес новые порции напитков. — В чем ваш секрет?

Беллмен пожал плечами:

— Время проходит быстрее для бездельников, чем для активных людей. Чем больше вещей мне нужно сделать, тем больше времени оказывается в моем распоряжении. Я заметил это еще очень давно.

Они сделали по глотку бренди и вернулись к главной теме. Компаньоны уже были готовы поддержать Беллмена. Энсон права голоса не имел, поскольку не входил в долю, но мнение его представляло интерес и было выслушано с должным вниманием.

— А как быть с Томпсоном и его пропагандой крематориев? — спросил он. — Томпсон прав насчет кладбищ в том смысле, что они создают угрозу эпидемий, и с этим надо что-то делать. При таких новых веяниях разумно ли затевать расширение бизнеса именно сейчас?

На это последовала бурная реакция галантерейщиков.

— Богопротивная затея!

— Вот именно! Никогда англичане не согласятся на такое безобразие!

— Люди не посылают его ко всем чертям только потому, что он придворный врач. А его идея — чистой воды бред!

Беллмен был единственным, кто напрямую связал этот вопрос с их бизнесом.

— На мой взгляд, погребение есть погребение, независимо от способа. Для нас главное — это ритуал, а он всегда будет востребован. Гроб — гораздо более крупный товар, чем урна для праха, но гробы обычно делаются из дерева, материала сравнительно дешевого. Есть, конечно, и дорогие гробы, но многие люди просто морально не готовы выкладывать крупную сумму за вещь, которая сразу после церемонии будет закопана в землю. А урна с прахом, которую многие пожелают хранить у себя дома на видном месте, может быть сделана из самых дорогих материалов, вплоть до серебра или золота, и вдобавок украшена гравировками, инкрустациями и тому подобным. Если Томпсон преуспеет в своем начинании, я не вижу причин, по которым это могло бы негативно отразиться на нашем бизнесе. Лично я счел бы это не угрозой, а скорее новой перспективой.

— И вы не считаете нужным подождать с расширением хотя бы до исхода этого дела в Уэльсе? Оно может стать дурным примером.

— Вы имеете в виду того друидического доктора, который сжег труп ребенка на склоне холма?

Последовало всеобщее качание головами и брезгливое поджимание губ.

— Кошмарная история!

— Этот тип — язычник!

— Он создал больше проблем самому себе, чем кому-либо другому. Сказать по правде, он достоин жалости.

— Вы думаете, он сумасшедший?

И галантерейщики начали обсуждать этот случай, так сильно взволновавший общественность.

— Я вижу в этом деле только один позитивный момент, — заявил Кричлоу. — Христианский суд вынесет приговор, создаст прецедент и тем самым положит конец Томпсоновскому обществу.

Остальные закивали с умудренным видом.

— Надеюсь, вы окажетесь правы, — сказал Энсон.

— Значит, начинаем действовать? — Беллмен задал вопрос, но в его устах он прозвучал скорее как утверждение.

Компаньоны кивнули. Получив их согласие, Беллмен поднялся и тотчас покинул собрание.

— Снова за дело, — сказал Энсону один из галантерейщиков. — Трудится, не щадя себя. Этим человеком нельзя не восхищаться.

Возвращаясь из клуба домой, Энсон размышлял о только что состоявшейся встрече. Нельзя не восхищаться? И да и нет. Он испытывал глубочайшее уважение к деловым способностям и финансовой прозорливости Беллмена, но эта его безоглядная напористость оставляла много места для сомнений: во благо она была или во вред?

Энсон считал себя усердным работником. Пять дней в неделю с десяти утра до четырех пополудни он находился в банке; по вечерам приватно общался с клиентами и потом еще решал кое-какие деловые вопросы в своем клубе, а при обилии бумажной работы брал ее домой на выходные. Но почти каждый день он имел несколько свободных часов, посвящая их личным делам и семье.

Энсон получал огромное удовольствие от общения со своими детьми — как взрослыми, от первого брака, так и маленькими, от второго. Прогулка по саду субботним утром была для него чем-то вроде сакрального ритуала. Кроме того, он чувствовал себя ущемленным, если в течение дня ему не удавалось хотя бы полчаса провести за чтением хорошей книги. И еще были женщины: в первую очередь, разумеется, его жена, которую он искренне любил и берег, а также парочка других — веселых, ласковых и благоразумных. Что поделаешь, он всегда питал слабость к женскому полу. И все это составляло основу его жизни. Ради этого он трудился. Когда он тратил заработанные деньги — на цветы для жены, пианино для дочерей, серьги для любовницы, — это воспринималось как закономерный итог его трудов, как естественное завершение цикла, началом которого была работа в банке. И в этом плане его жизнь разительно отличалась от жизни Беллмена.

Да, у Беллмена была дочь — во всяком случае, так говорили, — но не похоже, что он уделял ей много внимания. Она жила вдали от Лондона, а Беллмен никогда не отлучался из столицы более чем на сутки. И ничто не намекало на наличие у него любимой женщины. Верхний этаж магазина был занят целым гаремом молоденьких работниц в количестве, способном удовлетворить любого султана, однако инстинкт — развитый у него лучше, чем у той же миссис Кричлоу, — подсказывал Энсону, что Беллмен ни к одной из них даже не притронулся. Не питал он и пристрастия к еде или алкоголю. Он держал в своем кабинете бутылки с дорогими напитками, но, насколько мог судить Энсон, предназначались они в первую очередь для посетителей. Пару раз Беллмен по срочным делам заезжал к нему домой и во время этих кратких визитов, с одинаковым безразличием принимая предложенную чашку чая или бокал бренди, оставлял и то и другое недопитым. У него не было никакого хобби. У него даже не было жилища, достойного так именоваться. Человек просто работал, как заводной, не нуждаясь в отдыхе, покое и дружеской компании. Это впечатляло. Но было ли это нормально?

«Он сделан из другого теста, — размышлял Энсон. — Он отличается от нас, и все же он обычный человек. Как долго может человек выдерживать такой стиль жизни?»

22

Жилетный кармашек, в котором Беллмен носил часы, растянулся под их весом, и в нем наметилась пока еще небольшая прореха.

— Пришлите одну из девушек, чтобы сняла с меня мерку для нового жилета, — сказал он мисс Челкрафт, и та прислала Лиззи.

Он снял пиджак и повесил его на спинку стула.