«Белое дело». Генерал Корнилов

Конечно, не все в буржуазно-либеральном лагере разделяли веховские взгляды, не все последовали призыву «благословлять власть», своими штыками ограждающую «общество» от «ярости народной». Кадеты, например, как партия продолжали играть роль «оппозиции его величества». Более того, некоторые кадеты, занимавшие левый фланг, осторожно пытались соединить действия оппозиции с массовым рабочим движением, чтобы попытаться ввести его в думские берега и превратить в инструмент своей политики. Эти попытки встречали понимание и поддержку со стороны лидеров правосоциалистических, как тогда говорили, оборонческих групп, считавших себя выразителями интересов широких революционно-демократических кругов. Особую активность проявлял член IV Государственной думы, трудовик, известный адвокат по политическим делам А. Ф. Керенский. Он был «свой» и среди «умеренных» в «Прогрессивном блоке», и на совещаниях «левых», собиравшихся обычно на квартирах М. Горького, адвоката Н. Соколова и. у самого Керенского в его квартире на Загородном проспекте.

Много лет спустя, уже на закате своих дней, в США Керенский приоткрыл подоплеку своей «надпартийной» деятельности в канун Февраля. Он сдержанно рассказал об организации, построенной по типу масонских лож, к которой принадлежал с 1912 г. Мы, писал Керенский, «работали как союз всех конструктивных сил демократии, как коалиция». В эту коалицию пытались втянуть... даже большевиков через созданное в конце 1914 г. некое «Информационное бюро». Но, как писал руководитель Русского бюро ЦК РСДРП (б) А. Шляпников, большевикам было совершенно ясно, что Керенский и другие «тащились за либералами по всем основным вопросам внутренней и внешней политики, а потому контакт с ними возможен был лишь информационный, технический, от случая к случаю, не больше».

К Новому году становилось все более очевидным, что исход борьбы с царизмом будут решать силы, не связанные с оппозицией и Думой, силы, накапливавшиеся в рабочих кварталах Питера, но Керенский упорно продолжал «направлять энергию каждого на национальное единство, а не на классовый антагонизм». Выступая в Думе 16 декабря, он говорил: «Спасение государства возможно только объединенными силами всего народа, и это спасение государства соединенными силами всего народа, конечно, возможно только тогда, когда между представителями всех живых сил страны, всех творческих ее классов и слоев будет создано активное и действенное соглашение...» Это была утопия: классовые и другие противоречия в российском обществе зашли так далеко, что ни о каком «действенном соглашении» не могло быть и речи. Через несколько месяцев Керенский, поднятый волной Февральской революции к вершинам власти, хорошо ощутит это. А пока за лозунгами примирения и соглашения скрывались боязнь крутых перемен с непредвиденными последствиями, страх перед народной революцией. Но, как говорил хорошо знавший Керенского «беспартийный социалист» II. Суханов, его «бурнопламенный импрессионизм» перехлестывал через край., «Шуйца» (левизна) Керенского, по свидетельству того же Суханова, имела свою психологическую основу: он уже видел себя «немножко Бонапартом».

го

В плане статьи «Уроки войны», составленном в начале 1917 г., В. И. Ленин записал тезис: «Подход социально-экономический. „N0! кепп! кет СеЬо1“» ³, т. е. «Нужда не признает никаких законов».

Конец 1916 г. принес рабочему классу, крестьянству и солдатской массе новые тяготы и страдания. Мобилизации, рост дороговизны, длинные «хвосты» за хлебом, оскорбляющие слухи о «пире во время чумы» там, «наверху», о Гришке Распутине. Классовая ненависть, которой так страшились богомольный царь, «плохие заговорщики» Милюков с Гучковым и «бурнопламенный импрессионист» Керенский, вот-вот должна была прорваться наружу. Улица готова была «заговорить».

В начале декабря 1916 г. Русское бюро ЦК РСДРП (б) сообщало В. И. Ленину в Цюрих: «Скоро ли все это кончится? — звучит положительно всюду. Рабочее движение в этом году отличает рост стачек по всей стране». Большевики усиленно работали в пролетарской массе, готовили забастовки и демонстрации 9 января, в годовщину Кровавого воскресенья — великого урока, полученного питерскими рабочими в трудной школе российской пролетарской борьбы. А в Швейцарии, из «проклятого далека», Ленин все пристальней вглядывался в российскую действительность. Как раз в конце 1916 г. связи с Россией восстановились, значительно укрепились. Ценпой информации поступало много, и Ленин с удовольствием писал И. Арманд: «Получены письма Львова и Челнокова (их переслали информаторы В. И. Ленина.—Г. 1/.), все о том же, об озлоблении в стране (против предателей, ведущих переговоры о сепаратном мире) е!с. Настроение, пишут, архиреволю-ционное» ⁴. Владимир Ильич тосковал по России. В том же письме И. Арманд он написал: «Хорошо на горах зимой! Прелесть и Россией пахнет» ⁵.

Во что выльется «архиреволюциошше настроение» там, в России? «Империалистические экономисты» — группа Г. Пятакова — Н. Бухарина — К. Радека «предписывала» «чистую» социальную революцию, ненужность борьбы за демократию, уже раздавленную империализмом и милитаризмом. Ленин решительно отвергал это мнение: «Надо уметь соединить борьбу за демократию и борьбу за социалистическую революцию, подчиняя первую второй» ⁶. Но пролетариат должен

вести эту борьбу самостоятельно, не связывая себя совместными действиями с оппортунистами, оборонцами. Ленин хорошо представлял себе опасность оппортунизма, силу его политической пошлости. Когда в декабре 1916 г. из России пришло известие, что издатели недовольны резкими ленинскими высказываниями против К. Каутского в книге «Империализм, как высшая стадия капитализма», В. И. Ленин с горечью, но и с гордостью писал: «Вот она, судьба моя. Одна боевая кампания за другой — против политических глупостей, пошлостей, оппортунизма и т. д. Это с 1893 года. И ненависть пошляков из-за этого. Ну, а я все же не променял бы сей судьбы на „мир“ с пошляками» ⁷.

На рубеже 1916 и 1917 г. в «Черновом проекте тезисов обращения к Интернациональной социалистической комиссии и ко всем социалистическим партиям» Ленин написал путеводные слова для всех подлинных демократов и революционеров: «Весь опыт мировой истории, как и опыт русской революции 1905 года, учит нас...: либо революционная классовая борьба, побочным продуктом которой всегда бывают реформы (в случае неполного успеха революции), либо никаких реформ... Единственной действительной силой, вынуждающей перемены, является лишь революционная энергия масс...» ⁸ * * *

Итак, Россия стояла на перепутье: либо сохранение царизма, который уже завел ее в исторический тупик, либо решительные демократические преобразования, открывавшие перед ней новые исторические перспективы. Еще в октябре 1905 г. В. И. Ленин писал: «Ошибочно было бы думать, что революционные классы всегда обладают достаточной силой для совершения переворота, когда этот переворот вполне назрел в силу условий общественно-экономического развития. Нет, общество человеческое устроено не так разумно и не так „удобно¹⁴ для передовых элементов. Переворот может назреть, а силы у революционных творцов этого переворота может оказаться недостаточно для его совершения,— тогда общество гниет, и это гниение затягивается иногда на целые десятилетия... Хватит ли силы теперь у революционных классов осуществить его, это еще неизвестно. Это решит борьба, критический момент которой приближается с громадной быстротой...» ⁹ В 1905 г. этих сил не хватило. Но теперь Россия вступала в год 1917-й. И хотя по сравнению с периодом первой революции либеральный лагерь сдвинулся вправо, опытнее, закаленнее стал лагерь революции. 12 лет классовой борьбы в условиях первой революции, периода столыпинской реакции и нового революционного подъема не прошли для него даром. А неисчислимые тяготы мировой войны, которая длилась уже почти три года, довели социальную напряженность до предела. Развязка приближалась.

Крушение царской власти

Уже в конце 1916 —начале 1917 г. многим в России было совершенно ясно, что без больших перемен из экономического и социально-политического кризиса, в котором оказалась страна, ей не выбраться. Но откуда могли прийти эти перемены? И насколько глубокими они должны стать? Эти вопросы были главными. «Верхи», царское правительство маневрировали, все свои усилия направляя на то, чтобы не допустить ощутимых перемен в политическом строе, так или иначе сохранить статус-кво по крайней мере до конца войны. Цель политики «верхов», по выражению А. Блока, состояла в том, чтобы «ставить заслоны». А официальный придворный историк, генерал М. Дубенский, констатировал в своем дневнике, что от «него (т. е. от царя.— Г. И.) ничего не будет». Оппозиционный либеральный блок, столкнувшись с неуступчивостью царизма и опасаясь роспуска Думы в связи с истечением срока ее полномочий, в начале 1917 г. как-то сник, потерял темп. В его политической конфронтации с правительством наступила своего рода пауза.

Мелкобуржуазные революционно-демократические партии и группы (эсеры, меньшевики и др.) за годы реакции и войны организационно ослабли, снизили свой боевой потенциал. Многие их руководители заняли оборонческие, близкие к либералам позиции.

Возникало ощущение, что выхода нет, что страна в тупике...

Но пока в Государственной думе либеральные оппозиционеры и поддерживавшие их некоторые правые социалисты все еще произносили «красивые речи», требуя от правительства хотя бы частичных уступок, на заводах и фабриках, в солдатских казармах, в длинных очередях за хлебом накапливалась могучая революционная энергия. Главным источником, питающим ее,- были ненависть к привилегированным классам, военные тяготы, эконо-мическая разруха...

23 февраля 1917 г. грянул могучий¹ социальный взрыв. В этот день на ряде предприятий столицы проводились митинги и собрания, посвященные Международному женскому дню. Большевики и члены других революционно-демократических групп разъясняли причины империалистической войны и продовольственных трудностей, призывали к борьбе против царизма — главного виновника народных бедствий. И хотя на этот день забастовки и демонстрации заранее не планировались, они развертывались стихийно. Большую активность проявля-ли женщины-работницы, с особой остротой переживавшие страшные невзгоды империалистической войны. Забастовщики и демонстранты по старой революционной традиции устремлялись в центр города, на Невский проспект. Появились лозунги «Хлеба!», «Долой войну!», «Долой самодержавие!». События нарастали стремительно, подобно цепной реакции. 24 февраля стачки приняли еще больший масштаб, рабочие демонстрации стали более многолюдными, начались столкновения с полицией и поддерживавшими ее войсками.