Белое проклятие караханы

Свет уже знал, что стрелять из лука бесполезно, да и небезопасно. Пробить густую шерсть и толстый слой жира стрелой почти невозможно. Раненного же, рассвирепевшего зверя принять на рогатину во сто крат сложнее. Поэтому младший охотник мог только смотреть, как неспешно сближаются противники.

Подпустив охотника поближе, медведь, коротко рявкнув, вскочил на задние лапы, отчего еще больше стал напоминать огромного коротконогого человека, и пошел на Иванко. Он словно встречал на этой поляне близкого, давно не виданного родича, навстречу которому распахнул свои объятия. Свет в то мгновенье весь покрылся холодным потом, представив, как сжимаются в смертельном объятии эти длинные лапы, оканчивающиеся длинными и острыми когтями. Нет, парень не боялся – он переживал сейчас за отца, который бесстрашно шагнул навстречу зверю.

Вот он остановился и направил в грудь зверя рогатину. Нижний края крепкого древка, сработанного из остролиста, надежно уперся в землю. Наткнувшись на острия, медведь словно в раздумьях замер. Иванко махнул рукой перед его мордой, дразня зверя, и снова ухватился понадежней за оружие.

Медведь, свирепея, навалился на рогатину, принимая ее в грудь. Он словно еще сильнее тщился обнять сейчас «родственника», размахивая грозными лапами. Однако опыта Иванко – и в самой охоте, и в мастерстве изготовления орудий для нее – хватало. Никогда еще оружие, сработанное охотником, не подводило его. Вот и теперь рогатина казалось надежно удерживала зверя на безопасном расстоянии. Руки Иванко дрожали от напряжения; тело словно вросло ногами в землю, позволяя лесному хозяину приблизиться лишь настолько, насколько уходили в его грудь деревянные острия.

С сухим треском вдруг переломился надежнейший, отобранный Иванко из многих сотен, а может, и тысяч, ствол остролиста. Обломленный в двух локтях от земли, он остался торчать в ней, по прежнему нацеленный в зверя теперь уже одним, не менее острым сколом. Длинный двурогий конец медведь с ревом выдернул из раны и отбросил в сторону.

Иванко, как знал его сын, уже бывал однажды в такой переделке. И вышел в прошлый раз из нее победителем. И теперь он тоже не растерялся. Двумя быстрыми шагами преодолев расстояние, отделявшее его от грозно ревущего зверя, охотник резким ударом достал сердце медведя ножом, который, казалось, сам прыгнул ему в руку. Умирающий зверь все таки успел обнять охотника, к чему стремился с самого начала битвы, и увлек его, падая на землю, вчетверо большим весом.

Спину охотника встретила не трава, уже выбитая поединщиками, а острый скол рогатины. Свет потом часто просыпался в испарине, снова и снова слыша этот страшный звук – треск разрываемой острым деревом плоти отца.

Лесной хозяин не успел еще придавить Иванко к земле, а молодой охотник бросился на середину поляны. Ужасные лапы хищника дергались, захватывая, выдергивая траву целыми горстями; боронили землю острыми когтями. Однако сын бесстрашно шагнул вперед; он ухватился за руку отца – единственное, что виднелось из под громадной туши. Пальцы Иванко с силой стиснули ладонь сына, чтобы через краткое мгновение ослабнув, отпустить ее.

По телу медведя пробежала судорога, и он, в последний раз дернувшись, замер. В это мгновенье тело Света пронзила сила, пока непонятная ему самому; единственное, что не вызывало сейчас сомнение у отчаявшегося парня – Иванко тоже покинула жизнь. Свет упал было в рыданиях на мохнатую тушу медведя, но тут же вскочил, ухватившись уже в эти жесткие, дурно пахнувшие космы, чтобы сдвинуть добычу с тела отца. И так велика была сила отчаяния молодого охотника, что огромная туша, казалось, сдвинулась немного с места.

Увы – сдернуть ее совсем не хватило бы сил не только у парня, но и у взрослого охотника – настолько громадный зверь сейчас лежал перед Светом. К тому же он (понял молодой охотник) был связан сейчас – через Иванко и острый кол, пронзивший его – с землей.

Осознав это, Свет с прежним отчаянием в глазах, но гораздо более решительным выражением лица бросился назад – туда, где лежали и отцовы, и его собственные припасы. Он вернулся с охотничьим топором и принялся с яростной энергией делать то, что было подвластно двенадцатилетнему охотнику – разделывать огромного зверя вместе с шкурой. Отваливая без трепета в сторону дымящиеся куски мяса, без брезгливости отваливая туда же склизкие внутренности, исходящие противным духом, он скоро освободил отца. С залитой медвежьей кровью одеждой, но чистым, разглаженным смертью лицом, он казалось безмолвно прощался с миром – с сыном, с высоким небом, с малой речкой Русинкой, которую здесь можно было перейти в три больших шага.

Свет просидел рядом с телом отца всю ночь. Яркая луна позволяла отгонять от его лица мух и комаров, которые конечно же не могли причинить вреда мертвому, но больно ранили в сердце живого сына. К утру Свет знал, что он будет делать. Он не мог отнести тело в деревню, до которой было около трех дней ходу налегке; не мог и оставить его здесь на растерзание диким зверям, отправившись за помощью. Поэтому скорбный ритуал, который сопровождал уход сородичей в иной мир, Свет решил провести здесь.

С первыми лучами солнца молодой охотник начал собирать сухой валежник и сносить его к берегу Русинки. Солнце достигло высшей точки в небе и, казалось, остановилось. Так же остановилось и время для Света, следящего, как набирает силу погребальный огонь. В последний раз он смог продемонстрировать отцу, как быстро и умело может разводить костер.

К вечеру тихие воды Русинки приняли то, что осталось от Иванко.

А через три дня Свет стоял перед Радогором, сидящим в старинном кресле и протягивал вперед котомку, набитую звериным жиром. Стоящая рядом Любаша пригласила его в избу, но охотник молча поклонился ей, повернулся и пошел в свой дом. Там он и стал жить один, с Серой и родившимся в этот день крупным, невиданным здесь прежде щенком.

Свет назвал его Волком.

Глава 3. Учитель

Свет в последний раз окинул взглядом сородичей, прощаясь с ними. Он низко поклонился от порога и вышел, решительно затворив за собой дверь.

Остаток дня и весь вечер охотник провел в однообразной, занимающей руки, но не мысли, работе. Последний в роду, он должен был позаботиться о мертвых, достойно отправив их в последний путь. Свет решил устроить погребальный костер из Большого дома. Легко поднимая огромные вязанки сухих дров, Свет методически опустошал одну поленницу за другой. Дров было много – у каждого дома хранился, и постоянно пополнялся их запас.

Оставляя место для доступа воздуха, Свет заложил дровами все пространство между сваями, несущими дом; затем начал укладывать их вдоль стен. В последний раз он мог показать сородичам свое умение охотника-лесовика, искусно раскладывающего костер в любом месте и в любую погоду.

Заглянув невольно в один из дворов, Свет понял, почему в деревне стояла неестественная тишина. Вся живность, которая могла подать знак охотнику, была варварски перебитая. Он воочию увидел и услышал, как не дождавшиеся в урочный час ласковых рук доярок коровы и козы начали мычать и блеять, и как к ним присоединились остальные – и прежде всего собаки. Все они пошли под ножи и под сабли. Собаки лежали вместе – в одном доме, рядом с которым, скорее всего и приняли неравный бой вместе с хозяевами. Не раздумывая, Свет подхватил тело первого пса, и не остановился, пока все они не заняли свои места рядом с людьми – на широкой веранде Большого дома.

В следующем доме он нашел захватчиков. Оглядев их с порога, он вышел, захлопнув дверь – продолжать свое скорбное дело.

Лишь поздним вечером поленница, опоясавшая дом, выросла до крыши. Уложив последнее полено, Свет решил, что не сможет отправить в последний путь сородичей, пока земля рода не очищена от скверны. Понимая, что попасть сюда захватчики могли лишь по Русинке, он окликнул Волка и отправился вниз по течению реки.

Искусно замаскированные лодки ждали его без всякой охраны в двух верстах от деревни. Отвязав большую из них и отдав ее воле течения, Свет с немалым трудом перегнал меньшую к деревенскому причалу. Если бы не слабое течение Русинки, даже его стальные мускулы не справились бы с парой весел – ведь раньше ее двигали вперед восемь таких пар.