"Белые линии"

Предложения с телевидения и радио посыпались одно за другим. Ева выступала в целом ряде эстрадных концертов, стала актрисой молодого театра, записала свои первые пластинки — сначала небольшие, а потом и долгоиграющие. На улице ее без конца преследовали поклонники с просьбами об автографе. Зрительные залы сходили с ума, как только Ева появлялась на сцене. Тысячи девушек красились, причесывались и одевались, как она, тысячи мальчишек любили ее в своих мечтах. Все это быстро утомило ее. Потом она начала пить и употреблять наркотики. Поток предложений о выступлениях на эстраде, по радио, телевидению не иссякал. Ее приглашали сниматься в фильмах. Она боялась отвергнуть все эти предложения, так как это могло означать шаг к немилости у публики и утрату популярности и славы. Она начинала бояться этого конца, подсознательно чувствуя, что головокружительный взлет джазовой звезды подобен блеску метеора — вспыхнет на краткий миг, ослепительно засияет и погаснет.

Она хотела воспротивиться, задержать этот бешеный полет, но напрасно, у нее не хватало сил противостоять судьбе. От сознания этого она нервничала, испытывала страх и пила еще больше. И старела. Из-за тех сотен и тысяч выкуренных сигарет, бурно проведенных ночей, выпитого виски, коньяка и джина Ева старела неудержимо, усталость поглощала ее, и это приводило в ужас. В какой-то момент она начала тосковать по тихому, спокойному личному счастью, по обычному дому с детьми, с плитой и прачечной, швейной машиной и однообразно-идиллическими выездами на дачу... И вот в таком душевном состоянии, в минуту новой волны ужаса перед старостью, забвением и одиночеством, она встретила Павла...

Скрип двери артистической уборной отвлек Еву от этих безутешных воспоминаний. В зеркале она увидела, как за ее спиной появилась Дагмар Неблехова.

Эта наглость вызвала у Евы приступ гнева.

— Уходи... Что тебе здесь нужно?.. Прошу тебя, уходи!

Однако Неблехова не послушалась. Наоборот, она приблизилась к Еве и уселась напротив, прямо на гримерный столик.

— Я знаю, ты не любишь меня, Ева! — Дагмар вынула из сумочки сигарету, закурила, чтобы как-то справиться с волнением, вызванным предстоящим неприятным разговором. — Сейчас не время для нашей личной неприязни и ненависти. Мне нужно с тобой поговорить.

— О чем? Что мы можем еще сказать друг другу?

— Речь идет о Павле.

— Какое дело мне до него? Ты его хотела, возьми! С этим я уже смирилась.

— Я говорю о Павле в принципиальном плане.

— Не понимаю тебя.

— Идет борьба, Ева, которую не измерить нашим женским куриным мозгом, секрециями желез, страстями, ревностью. Это борьба за всю чешскую культуру!

Моулисова горько усмехнулась:

— Павел для тебя — чешская культура?

Неблехова говорила страстно, стараясь ее убедить:

— Я тебе уже сказала, что все дело в принципе. Если мы от него отступим, то потеряем все. Они заберут у нас и этот клочок свободы, который мы завоевали с таким трудом. Если мы будем сопротивляться, они получат возможность арестовывать и наказывать. Мы испугаемся и отступим, и все вернется на двадцать лет назад.

— Ты преувеличиваешь. Я не люблю слушать длинные патетические речи... И совсем мне не по душе, когда в искусство пытаются втащить политику!

Однако Неблехова не сдавалась:

— Ты была в больнице, Ева. Ты не знаешь, что вокруг творится. По всей республике идет сбор подписей под петициями протеста против ареста Павла. Как раз сейчас Людвик Ланда находится в ЦК с делегацией представителей творческих союзов. Они выражают свой протест, выступают как посредники...

— Что ты хочешь от меня?

— Чтобы ты не была мелочной и не давала показаний против Павла. Иначе ты пойдешь против всех, против всего культурного фронта, и останешься в одиночестве.

Но Моулисова возразила:

— От меня никто не требует никаких показаний...

Неблехова удивилась. Такого поворота дела она не ожидала.

— А что же они от тебя хотят?

— Ничего. Просят спеть только мои куплеты. И все...

В это время из репродуктора над дверью раздался голос помощника режиссера:

— Пани Моулисова, пани Моулисова, приготовьтесь, скоро ваш выход!

Когда Неблехова вошла в зал ресторана, она остолбенела — вместе с Земаном здесь находились также Ферда Восатка и Павел Данеш!

Музыканты, танцовщицы, артист Водваржка и Петр уже были на своих местах.

Земан пояснил Неблеховой:

— Мы хотим провести небольшой следственный эксперимент. Пани Неблехова, где вы находились в тот момент?

— Сзади, в баре...

— Хорошо, идите туда. И закажите себе что-нибудь выпить, вы что-то очень бледны. — Сказав это, Земан с иронической учтивостью обратился к Данешу: — А вы где были, маэстро?

Данеш неохотно, с апатичным видом кивнул:

— Там, при входе.

Земан приказал стражнику, конвоировавшему Данеша:

— Проведите его туда. — И повернулся к Восатке: — А ты, Ферда?

— У двери в бар.

Земан послал его туда, а остальным членам своей оперативной группы приказал:

— А мы, товарищи, сядем здесь как зрители... Можно начинать, пан Сганел!

Сганел, заметно волнуясь, распорядился:

— Свет!

Загорелись лампы на столиках и прожекторы на сцене.

— Музыка!

Джазовый квартет заиграл вступление к песне Евы, закружились в танце танцовщицы. В эту минуту по знаку помощника режиссера из-за кулис на сцену вышла пани Моулисова. Однако, она не запела, потому что, остолбенев, застыла у края сцены, глядя на Данеша. Она не ожидала его здесь увидеть.

Павел тоже не ожидал увидеть здесь Еву и был, как и она, крайне удивлен неожиданной встречей. Они стояли друг против друга, он внизу, она наверху, и молча смотрели один на другого.

Музыка во второй, потом в третий раз начинала играть вступление, танцовщицы кружились, а эти двое все стояли и молчали.

Земан наконец произнес:

— Итак, пани Моулисова. Песню!

Ева опомнилась, сделала шаг вперед и начала петь. Она пела озорно и шаловливо, но со слезами на глазах;

Франтиха шляпница Жаннетта,Любым мужчинам шли приветИ Бланш, башмачнице, про этоНапомни: вам зевать не след!

Пение давалось ей с трудом, спазмы то и дело сжимали горло. Напрягая силы, она исполнила конец баллады, ставший своеобразной панихидой по ее любви и молодости:

Эй, девки, поняли завет?Глотаю слезы каждый день яЗатем, что молодости нет:Монете стертой нет хожденья.

Внезапно Ева упала на колени и громко разрыдалась. Музыка умолкла, стало тихо. И в этой гнетущей тишине откуда-то из темноты зала послышался голос:

— Сделай на минуту паузу, Гонза! Мне нужно с тобой срочно переговорить!