Белые одежды

— Беззубое заключение! Беззубое! Дорога ложка к обеду. Враг забросил нам это «средство» как раз, когда ему нужно, когда у нас идеологическая борьба!

— Не считаю разговоры о клетке, о том, как расположены ее структуры и как они функционируют, идеологической борьбой, — сказал Федор Иванович. — Все, о чем вы говорите, задача не экспертизы, а следствия.

— У нас есть данные, что вы с некоторого времени стали сочувствовать лженауке.

— Я думаю, что эти данные слабенькие, — сказал Федор Иванович, смеясь.

— Вы почему смеетесь?

— Я нахожу, что сейчас как раз самое время нам обоим рассмеяться. Данные у вас слабые, иначе вы не поручили бы мне работу. Не стоит верить этим данным. Ненадежные данные.

— Надо не верить, а знать, — так любите вы говорить? Да, надо знать… И мы все будем знать.

— Не сомневаюсь. Судьба истины — быть познанной, — сказал Федор Иванович, соглашаясь.

— Ну хорошо, — генерал сел на полированный угол стола и оттуда, качая ногой в сапоге, продолжал свое неуклонное и непонятное наблюдение за лицом эксперта. — Хорошо. Разве этот фильм не доказывает… Разве это не попытка доказать, что все — в наследственном веществе?

— Фильм, снятый с живого объекта, всегда и несомненно доказывает, что прав материализм: все — в веществе.

Генерал, сверкнув глазами, спрыгнул с угла. Он обошел вокруг стола, наклоняясь и присматриваясь к Федору Ивановичу с разных позиций, как будто играл в бильярд. Не отводя глаз, попятился, вернулся к креслу за столом, сел и налег грудью на бумаги.

— Хорошо, скажу так: разве не доказывает это, что путем манипуляций с веществами можно изменить наследственность?

— Это было бы именно таким несомненным доказательством, если бы их теория была верна…

Генерал озадаченно опустил голову, вникая в эти слова.

— Чья теория?

— Тех, кто в кубле.

«Я тебя сейчас подведу к одной мыслишке», — подумал Федор Иванович.

— Так теория же неверна! — Генерал побежал вокруг стола и чуть не упал. Навис где-то сзади над Федором Ивановичем.

— Тогда этот факт опровергает ее.

— Ничего не понимаю… Ну, а если бы была верна?

— Я уже сказал, это было бы для нее неопровержимое доказательство.

— Запутали вы меня. Что раньше? Факт? Или вывод из него?

— Вы это сами знаете, — внятно сказал Федор Иванович, сидя к генералу спиной. — Но, поскольку я нахожусь в этом доме, я должен добавить: смотря о чем идет речь. В большинстве случаев вывод следует за фактом. В простой науке, вне этих стен… Но есть, вы знаете, случаи…

— Так запишите это в акте экспертизы!

— Не могу. Это не из области науки. Это — дело правосознания.

— Да, да… — сказал генерал рассеянно. Он принялся ходить по кабинету. Иногда вдруг останавливался, принимая странные позы, и все время взглядывал на Федора Ивановича, но сейчас же отводил глаза. После нескольких таких перемещений, как бы мельком, проговорил:

— Я вас понял. Дошло наконец. А как же с ответственностью?

— Н-не знаю, — сказал Федор Иванович.

— Чья же будет ответственность? Кто будет отвечать за ошибку правосознания?

— У правосознания не бывает ошибок, — строго сказал Федор Иванович, наблюдая за генералом. — Ошибки могут быть только у науки. Даже если их нет…

— Опять что-то говорите… А все же, если правосознание ошибается?

— Оно не может ошибаться. Оно меняется. А за прошлое с него никто не спросит.

— Пожалуй… Но у нас особый случай. Нам сейчас нужны знания.

— Я не уверен, нужны ли… — Федор Иванович тут же понял, что этих слов он не произнес. Вместо этого он, помедлив, сказал: — Экспертиза и дает их вам. Если случай особый, их иногда… можно отбросить…

— А отвечать?

— Я же сказал…

— А перед совестью?

— Что такое совесть? В определенных условиях она должна одобрять…

— Что одобрять?

— Действия того лица… которое решает, тот ли это случай, чтоб отбросить знания. Или не тот.

— К чему вы мне все это говорите? — вдруг закричал генерал с бешенством.

— Говорю для обоснования своей позиции научного эксперта. И о границах применения науки…

— Это объективизм у вас, а не позиция! Такой, как ваш, акт экспертизы нельзя положить в основу решения!

— Значит, я прав! Все-таки, сначала появился вывод, а потом к нему вам понадобилось добыть подтверждающий факт! — сказал Федор Иванович с некоторым торжеством. И сейчас же с облегчением сообразил, что и это он высказал только в уме. Вовремя остановился. «Суеверие и глупость», — думал он, зорко наблюдая генерала. Но не спешил выдавать ему эту свою точку зрения. Потому что суеверие и глупость, облаченные в сукно и скрипящие ремнями, и чуть пахнущие хорошим табаком, духами и вином, — они командовали здесь, и Федор Иванович не видел пределов их власти.

Теперь генерал в молчании ходил по кабинету, и отдельно бродили его углистые глаза. Пожимал узкими плечами.

— Ч-черт знает что… — с ненавистью бормотал он в сторону. — Советский ученый! Ин-тер-ресно! У него под носом, под носом орудуют враги… Готовятся… Ожидают своего часа… Все полетит кувырком, настоящих профессоров тю-тю, везде будут сплошные воспитанники академика Рядно, в науке окажется полный вакуум… Потом это кончится… А мы и объявимся, тут как тут… Десять человек, каждому группу по сорок студентов, получится четыреста специалистов… Слышали вы о такой вражеской арифметике?

— Не слышал, но это все понятно… Арифметика здесь не вражеская. Если отбросить некоторые выражения в адрес академика… недопустимые… Я даже могу с вами поспорить по этому вопросу на стороне истины, — сказал Федор Иванович. — Эти люди… Даже, по вашему пересказу их слов, видно, что они очень молодые… Видимо, студенты. Они разумели под этим не конец советской власти, а всего-навсего…

Генерал усмехнулся.

— Всего-навсего учение Мичурина — Лысенко? Теорию академика Рядно? Всего-навсего!

— Даже не это. Они имели в виду, по своей неопытности… Конец запрета на учебные занятия с клеточными структурами. Они не без основания считали, что может образоваться брешь в знаниях.

— Конец марксистского учения, вот что они имели в виду! — закричал Ассикритов, затрепетав. — Цветущую ветвь советской науки! Учение наших корифеев — вот на что они замахнулись. Вейсмана хотят нам просунуть с монахом Менделем! Мальтуса! Вы, Федор Иванович, вызываете у меня удивление. Удивление вызываете. Знаете, как называется то, что вы мне говорите? Де-ма-го-гия! Вы попробуйте, скажите все эти штучки про ваших студентов академику. У него эта адвокатура не пройдет. Как, впрочем, и у нас.