Белые тени

— Садитесь, господин Хранич, — сказал. Вуйкович, приветствуя его рукой. — Разрешите выразить вам свое сочувствие! Я понимаю, как тяжело потерять доброго товарища. Да еще при таких обстоятельствах.

Черногорец опустился на стул. Он был бледен, в глазах стояла печаль, у переносицы залегли глубокие борозды. Рука, державшая длинную трубку, дрожала. Опустив подбородок на рукоять тяжелой суковатой трости, он уставился тяжелым взглядом своих черных, как агат, глаз на Вуйковича.

— Был у меня, комиссар, племянник, сын покойного брата Йовы. Всю войну провоевал, в каких только сражениях не участвовал — и в прорыве под Салониками, и под Каймак-Чаланом. Дослужился до капитана, получил, шутка ли, из рук короля Петра Кара георгиевскую звезду. Кончилась война. Собрался домой родных, жену, детей повидать, рад-радешенек. Назавтра собирался уезжать, а ночью в реке утонул, не то сам, не то утопили. Вот так! — Он причмокнул и продолжал: — Любит судьба подшутить над человеком. Ох, как любит!

Начальник полиции по-волчьи смотрел куда-то в угол. Потом украдкой взглянул на часы. «Десять часов пять минут, — отметил он про себя, — интересно, где застрял этот чурбан?» Следователя он величал в зависимости от настроения: «чурбаном», когда настроение было ниже среднего; «жеребцом» — при скверном настроении, ну а когда рвал и метал, то ругал его на все корки, так что у бывалого жандармского унтера Крсты вяли уши.

— Давно я не видел, никогда не видел таким генерала! — продолжал Хранич. — Весь он светился какой-то большой внутренней радостью. Хотел сегодня со всеми делами покончить и вечером выехать. Я ему и подводу заказал. «Поеду, — говорит, — чика Васо, на Дон. Будь что будет! Негоже человеку от своей земли и народа отрываться. Тяжело ему сейчас, нашему народу».

Вуйкович заерзал на своем стуле и буркнул:

— Наслушался коммунистической пропаганды. А еще генерал. Не пойму я этих русских. За что его убили? Политика? А куда девались деньги? Сто шестьдесят восемь тысяч динаров? Павский говорит, что это сделали коммунисты. Что скажете?

— Рука Москвы! Коммунисты во всем виноваты. Сколько времени уже дождя у нас нет, кукуруза гибнет: происки Кремля, не иначе! Павский к этому делу причастен. Просил меня вчера генерал зайти к подводчику Алимхану и сказать, что переносит свой отъезд на двадцать четыре часа, на сутки. Алимхан потом мне и рассказал, как пришел к нему сначала генерал с бородкой и договорился насчет подводы на субботу с тем, чтобы больше никого не брал и о поездке бы помалкивал, боится-де комитов. А вскоре пришел полковник, высокий, с рыбьими глазами, и спрашивает: к вам генерал не заходил, часом, подводу не заказывал? Алимхан ему все и рассказал. Думал, что генерал его послал. — Чика Васо провел рукой по усам, причмокнул и продолжал: — Только думаю я, комиссар, что не Павский убил, может, и хотел убить, но не убил. Опередили его. Павский барин, белая кость, на двадцать шагов в брошенную монету из пистолета без промаха бьет, а топор да кистень — дело мужицкое. Он скорей бы их на дороге встретил — и концы в воду: комиты, дескать, застрелили.

Внезапно распахнулась дверь, в комнату влетел рябой следователь. Его большие усы топорщились, глаза блестели, в руке он держал женский носовой платок, молча сунул его Вуйковичу.

— Вот, поглядите! — сказал он, с трудом переводя дух. — Свежий след помады, и сохранился еще запах духов. Понюхайте, это убигановские духи «Келкё-флёр». Надушен платок только вчера, еще улавливается весь букет, завтра останется только запах розы и, пожалуй, герани. Платок обронили, когда рылись в чемодане жертвы. Он принадлежит мадам Скачковой. Она созналась, что это ее платок. — Следователь торжествующе посмотрел на Вуйковича и тут только заметил сидящего в стороне Хранича.

— Ладно, докладывайте дальше, — махнув рукой, сказал начальник полиции, довольный промашкой следователя. — Раз уж начали, валяйте.

Недовольно покосившись на Хранича, усач следователь что-то невнятно пробормотал вместо приветствия, кивнул неопределенно головой и, повернувшись к начальнику, тихо продолжал:

— Я пригласил в отведенный мне кабинет мадам Скачкову. Она вошла, увидела платок и растерялась, но тотчас взяла себя в руки. Не желаете ли присутствовать при допросе, или, может, сами хотите ее допросить? Или разрешите мне? Как я умею...

— Эх, мой милый, я же сказал, что торопиться не нужно, а ты сразу быка за рога. Ступайте, я сейчас приду, поговорите с ней о погоде... Жеребец, экий жеребец, — пробормотал он вслед уходящему помощнику. — Рубит сплеча! — Потом взял платок кончиками пальцев, поднял его и, глядя на Хранича, улыбаясь, сказал: — Улика номер два. Топор убийцы в сарае, видимо, подброшенный, — номер один, а теперь платок грабителя в комнате жертвы, может, тоже подброшенный? Чепуха какая! Скажите, господин Хранич, каковы отношения между Хованским и Скачковой?

— Она за ним бегала, он — от нее!

— Она курит? — спросил он, продолжая рассматривать платок.

— Нет, не курит.

— Значит, этот платок побывал в кармане у мужчины. Хованский курит?

— Курит папиросы, но очень редко. Павский вовсе не курит. Скачков и Мальцев курят сигареты «Зету», а мы — трубки: Берендс — «кепстен» [23] , а я с Гатуа наш «герцеговинский»! — и Хранич вытащил из широкого пояса кисет, начал набивать трубку.

— Ну это экспертиза установит. Придется посылать в Требинье. Кепстен! Интересно!

23

Кепстен — сорт трубочного табака.

— Полагаю, комиссар, что Берендс умнее и опытнее нас с вами. Правда, у него еще играет кровь и он, мне кажется, не прочь пощекотать себе нервы, его тянет к приключениям, как старого артиста к сцене — но уже не в амплуа первого любовника, а в качестве режиссера. У режиссеров же всегда найдутся серьезные покровители. Мы с товарищами считаем вас вполне приличным человеком и хорошим начальником полиции. На многие вещи вы смотрите здраво и разбираетесь в обстановке. Не будем ставить точек над «и». — Чика Васо намекал на то, что Вуйкович смотрит на деятельность коммунистов в городке сквозь пальцы и ему известно, что Крста предупреждает их о предпринимаемых акциях. — Поэтому даю вам добрый совет — не лезьте в русские дела. В них сам черт ногу сломит. Эти лишившиеся родины люди рассеялись по всему свету семенами ненависти, непримиримости и лютой злобы ко всему инакомыслящему, их среда подобна болоту с ядовитыми испарениями, в котором одурманенную жертву неминуемо засосет.

Начальник полиции ерзал в своем кресле, его мучил геморрой — болезнь кавалеристов и канцелярских крыс, протирающих в присутствиях стулья. Он был тяжел на подъем, любил решать загадки, сидя в кабинете, путем логики, сопоставлений, исходя от противного, при помощи бесед, которые фактически являлись допросами, вещественных доказательств, улик и т. п., причем решать эффектно и неожиданно. У него был усатый следователь, который действовал по давно установленному во всех полициях мира «закону резиновой дубинки».

— Что ж, по-вашему, я должен замять дело? — И подумал: «Неужто Берендс?»

— Почему? Убийство совершено с целью ограбления! Похищены деньги. Полагаю, преступник вам известен.

Дверь снова быстро распахнулась, и на пороге показался перепуганный полицейский.

— Господин начальник! — рявкнул он, — на проводе министр, господин Ачимович!

Комиссар, не успев спросить, почему ему должен быть известен убийца, с несвойственной ему поспешностью пулей вылетел из комнаты. За ним побежал и полицейский. Хранич посмотрел на платок, встряхнул его как следует, положил обратно и не спеша покинул кабинет. «Так будет, пожалуй, лучше, — решил он, — меньше путаницы».

Глава УДБ (Управления государственной безопасности) королевства СХС Ачимович заставлял дрожать весь полицейский и жандармский аппарат.

— Ты что валяешь дурака, Вуйкович! — орал он в трубку, раздосадованный, что пришлось ждать. — Чего там путаешь?

— Никак нет, господин министр, дело ясное, убийство с целью ограбления...

— Ну?

— Надеюсь сегодня же арестовать преступников, господин министр.

— Убийцу?

— Так точно, убийцу! И грабителя, господин министр.

— Ну, ну!