Белые витязи

А Маруся смеялась в ответ на шутки Рогова, на бойкий, остроумный рассказ его про столичную жизнь, и забыла она своего старого друга, Николая Каргина.

«Недурна бабёнка, — думал тем временем Рогов, — нет, петербургским куда до неё, далеко. Формы какие! Свежесть лица. Стан настоящий казачий. Ну и табуны, что бродят по Манычской степи, село Высокое, густо населённое крепостными малороссами, с выборным старостой, республика французская в миниатюре, это тоже невредно будет похудевшему роговскому карману».

IX

В поле то было, в полюшке,

Во широком

было раздольице.

Не сизые орлы солеталися —

Два братца родимые съезжалися.

Они родною роднёю сознавалися,

белыми руками обнималися,

Горячей слезой залива лися..

Старая казачья песня.

— Ну! Ну! Ожги! Ой-ох!.. Важно! Акимов!

— Нет, Акимов не допустит — увёртливый казак.

— Глянь-ко ещё.

— Ишь, славно бацнуло.

— Просите, братцы, лучше пардону.

— Эй, Пастухов, проиграешь!

— У, дура баба, сам подвернулся.

И опять жжж, жжж... Словно пчела жужжит. Громадное поле, насколько глаз может видеть, уставлено кострами казачьих пик, ружьями, лошадьми на привязях и покрыто казаками. Здесь кучкой, там шеренгой, тут поодиночке, а где немолчно идёт жужжание — там большой толпой кругом, впереди, пик, впереди лошадей.

Там атаманцы в «жука» играют.

Белокурый, худощавый, стройный и гибкий Акимов стоит, расставив ноги на полтора шага. В пояснице он полусогнулся, руки сложены ладонями вместе и поднесены ко рту, он, не сходя с места, так и юлит корпусом, издавая при этом жужжание на манер пчелиного и то приподымаясь, то опускаясь и склоняясь чуть не до самой земли — он «жучок» Партнёры его стоят справа и слева, тоже на расставленных ногах. Правый, высокий, черноволосый Пастухов с молодыми усами, касается своей левой ногой правой ноги Акимова, левый, Панфилов, касается своей правой ногой левой ноги «жучка». Руки у них на свободе, и ими они усиливаются ударить «жучка» по щеке. Но «жучок» не даётся: чуть только взмахнёт рукой Пастухов, Акимов уже склонился низко-низко и жужжит под самым ухом Панфилова. Норовит Панфилов ударить — Акимов жужжит Пастухову. А сам то и дело то левой, то правой рукой бьёт по щекам своих партнёров — не зевай, значит У Панфилова щека уже припухать стала от мощных ударов «жучка».

Толпа кругом разношёрстная. Тут и красавцы-атаманцы в синих мундирах, щеголеватые и выправленные, и армейские казаки полков Луковкина, Каргина, Иловайского, Карпова и других в цветных шлыках и лампасах, в домашних пашетуках и зипунах, и башкиры в рысьих шапках, и симферопольские татары в остроконечных, обшитых мехом шапчонках, и тептеры [32] в длинных полосатых халатах с луками и колчанами. Красивые губастые донцы выдвинулись вперёд, а позади них видны косые глаза и жёлтые лица татар и башкир. При каждом ловком ударе лицо Акимова хитро улыбается и торжественно звучит жужжание, но зато кисло выглядит лик проигравшего — в толпе всякий раз хохот.

32

Тептеры — стрелки-лучники.

— Ох-хо, хо, хо, хо! — грохочут донские и атаманские громче всех, на басовых нотках.

— И-их, хи, хи, хи! — сипло заливаются татары и калмыки, и по жёлтым их лицам от удовольствия струится пахучий пот Круг незаметно сдвигается тесный, задние напирают на передних, передние подаются вперёд.

— Ну-ка, Акимов, ещё! Э-эх, ловкий парень!

— Что, брат, Пастухов? «Видно, звонил кобель к заутрене, да оборвался!» [33]

Мрачно глядит Пастухов на сострившего.

33

Каждая станица на Дону дразнится особой поговоркой Сказать ее станичнику — сильно обидеть его (Авт)

— Не, братцы, бросьте. Иде же вам с Акимовым сладить. Они ж — до всего дотошны!

В толпе раздаётся дружный хохот.

— То-то остри. «О святках свинью запрягали да в гости ездили!»

— Сказал тоже!

— И-их, братцы мои. Акимов ладно бьёт Кабы француза так-то!

— То-то! Француз, он, братцы мои, подюжей будет, нежли Панфилов.

— Подюжей? Ой ли? А не брешешь?

— И брешет, наверно! Француз — он перво на бульоне воспитан, а второ в детстве их в оранжерее держат, ровно цветы у нашего генерала.

— Фастаешь! [34] У вашего генерала, окромя куста шиповника да бальзаминуса, ничего и нет!

— Ну ладно...

— Посторонись, посторонись! — раздаются голоса сзади, и в толпу протискивается несколько донских офицеров. Игра идёт своим черёдом.

— Ну, довольно! — кричит атаманский сотник. — Ишь Панфилова-то как обработал.

— Да я бы, ваше благородие, — говорит весь мокрый от пота, довольно улыбаясь, Акимов, — его и не так обработал ещё, да левой рукой бить неспособно!..

34

Хвастаешь (Авт.)

Сконфуженный Панфилов прячется в толпе.

— Ну-ка, крячку! — кричит кто-то из казаков. Круг раздаётся шире. В середине вбивают кол, на него надевают петлёй фуражный аркан, другой конец привязывают к ноге бесконечно длинного казака Кошлакова. Кошлакову платком завязывают глаза и дают в руки плеть. Точно так же на другую фуражирку привязывают ногу другого казака с «крячкой», то есть двумя палочками, одной гладкой, другой зарубленной. Глаза у него тоже завязаны. С «крячкой» пошёл расторопный казак Зеленков.

Осторожно крадётся Зеленков, прислушиваясь к дыханию противника.

— Кря-кря! — раздаётся в тиши — толпа теперь напряжённо молчит. Кошлаков кидается по слуху, но Зеленков уже отошёл, и удары плетью сыплются по воздуху. А за самой спиной опять трещат щепочки — «кря-кря!». Новая попытка и новая неудача. Зеленков ходит, осторожно поднимая ноги и едва ими переступая, боясь зацепить за верёвку противника. Но, не видя ничего с завязанными глазами, он подходит чуть не вплотную к Кошлакову и слушает у самой спины партнёра, Кошлаков затаил дыхание. В толпе лёгкий смех; шиканье водворяет тишину. «Кря-кря», — робко, неуверенно и несмело крякает Зеленков, Кошлаков обрушивается на него всей тяжестью, оба падают и начинается потасовка. Из толпы подбегают казаки и развязывают обоим глаза. В толпе идут долго разговоры про игру.

— Слух надо особенный — дыхание слушать и соображать.

— Мешают! Толпа-то — тыща человек! Где же услыхать-то.

— У кого уши хороши, услышит.

— Так это надо лошадиные ухи-то иметь.

— Ну, сказал тоже! И лошадь в такой толпе не разберёт!

— Ну-ка, братцы, песню новую!

— Г ей, кто песни играет, выходи — его благородие заводить будет.

Живо появились песенники и стали в круг около сотника.

— Ну, слушайте, ребятеж, и запоминайте — новая. — И сотник нежным тенорком запел: