Белые волки Перуна

– Так хулить не за что, Великий князь.

А сам уже начал косить глазами в сторону от бабьих тел. Вдруг князю не понравится вспыхнувший в Изяславе интерес.

– Смотри, боярин, - усмехнулся Владимир.
– А за этой чернявой особенно.

Изяславу та чернявая не слишком поглянулась, против плешанской холопки Белицы была она худощава, узкобёдра, с небольшими грудями.

– Так хороша женка?

– Хороша, - вздохнул Изяслав.

– Ну, так бери её тогда, боярин, - князь Владимир подтолкнул жёнку ладонью в спину.
– Из рук в руки тебе передаю.

Если князю наложницы не жалко, то с какой же стати противиться Изяславу. В доме боярина Ставра найдётся место для ещё одной челядинки.

– Это не холопка, а дочь боярина Басалая. В жёны её тебе отдаю, боярин Изяслав.

От таких княжьих речей Изяслав так и замер с открытым ртом. Не шли слова с языка, таращил только изумлённые глаза то на чернавку, то на Великого князя, да ждал, что засмеётся тот сейчас и скажет, что пошутил. Но Владимир не засмеялся, а лицо его сделалось деревянным, как у идола. Изяслав этого лица испугался и потупился в растерянности.

– За дочерью боярин Басалай даёт земли, ну и я тебя не обижу, если не выйдешь из моей воли. Терем в Киеве помогу поставить не хуже чем у Ставра, и место твоё среди моих ближников будет почетным. Ну а если не нравится тебе Басалаева дочь, Изяслав, то можешь возвращаться в Плешь, к старшей жене, пусть она тебя приголубит.

От этих Владимировых слов дрожь пошла по телу Изяслава. В Плешь ему дороги не было, а если ещё прогонит от себя Великий князь, то и вовсе некуда деваться Изяславу.

– Я подумаю, - сказал молодой боярин дрогнувшим голосом.

– Решай сейчас, - Владимир вцепился глазами в Изяслава.
– Люба тебе девка или нет?

Была бы девкой, так и думать не стал бы сын Ставра, а то потаскуха, хоть и с княжьего ложа. И каждый сможет этим боярина Изяслава попрекнуть или ухмыльнуться за спиной. Но ведь без этой чернавки ему и вовсе не быть боярином, а так и остаться приживалой при Ставре и его сыне Ярославе.

– Я согласен.

Слова прозвучало, и Изяслав даже зажмурился от ожидания неизбежных бед, но ничего не случилось, если не считать того, что князь Владимир расцеловал молодого боярина и вложил ему в руки чужие холодные подрагивающие пальцы. А в глаза чернавки Изяслав так и не решился взглянуть.

Глава 15 Печальники греческого бога

Вилюга, рассчитавшись с князем, отправился к боярыне Людмиле с её долей от удачного похода. На Блудовом дворе в эту жаркую пору тишь да покой, даже разомлевшие от жары псы не гавкали в сторону пришельца, похоже, в конец обленились без хозяина. Сонный Пятеря полудохлой мухой вылез из подклети навстречу Вилюге и растерянно захлопал редкими куцыми ресницами.

– Скажи боярыне, что прибыл мечник от воеводы Ладомира.

Громкий Вилюгин голос растревожил сомлевших челядинов, и во дворе началось шевеление. А Пятеря ленивой собачонкой потрусил к крыльцу, на ходу разглаживая потными ладонями светлые патлы.

Доля боярыни Людмилы хоть и не шла ни в какое сравнение с долей князя Владимира, но в обиде её не оставили. Забитый доверху короб Вилюга приказал челядином аккуратно снять с возка и нести в дом. А сам пошёл следом, не слишком надеясь на расторопность ленивого Пятери.

Боярыню Людмилу Вилюга уважал и за строгость, и за приверженность к христианской вере, оттого и согласился возглавить мечников в походе, несмотря на застарелую обиду на бывшего её мужа боярина Блуда. О Блуде-то ныне ни слуху ни духу. Вилюга успел челядинов расспросить, но те в ответ только разводили руками. Для Иуды, предавшего князя Ярополка, это, наверное, единственный выход - в волхвы кровавого идола Перуна.

Людмила встретила Вилюгу с ребёнком на руках, а мечник как взглянул на малого, так сразу и определил - Ладомиров. В знак признания заслуг Вилюги боярыня сама поднесла ему чарку - честь немалая, но нельзя сказать, что незаслуженная.

Людмила скользнула по коробу равнодушным взглядом и указала Вилюге рукой на лавку у стены. Разговор завели неспешный - и Вилюга не частил, и боярыня его не торопила. Но по большим тёмным глазам было видно, что слушает она его с большим вниманием. Перво-наперво сказал Вилюга боярыне о сыне её Мечиславе, что он жив-здоров и матери того же желает, а уж далее повёл речь о походе.

– Значит, бросил вас Владимир в чужой земле?
– спросила Людмила удивлённо.

– Так зуб у Великого князя на плешанского воеводу, - усмехнулся Вилюга в светлые усы.
– Ну, и за Луцевых детей заступился Ладомир, а это очень не понравилось Владимиру.

Хоть и с усмешкой это сказал Вилюга, но боярыня поняла, что князя он осуждает за жестокость, а боярина Ладомира одобряет.

– Худого слова не скажу про воеводу, хоть он и Перунов Волк. С мечниками справедлив, в сечи лют, после сечи отходчив. А золото большей частью на торгу взято, в торговле воевода тоже удачлив.

Может быть потому, что не спускала Людмила с рук сына, малого Ладомира, Вилюга догадался, что Плешанский воевода крепко пал боярыне на сердце. Да в этом и греха не было никакого, поскольку Ладомир ей муж, хоть и языческим обрядом. А мужа, каков бы он ни был, надобно любить всякой жене. Знал Вилюга, что его слова приятны боярыне, но если было бы что сказать дурного - сказал бы, душой не кривя. Однако упрекать воеводу действительно было не в чем. И сам Вилюга, и киевские мечники, которые ходили с ним в поход, боярином Ладомиром стались довольны. Вилюге, например, обретённых прибытков хватит, чтобы поставить новый дом. Вот только земли у него под этот дом нет, а в Киеве тесно уже за тыном.

– Землю я тебе дам, - сказала Людмила.
– У южных ворот амбар сгорел весною, вот на том месте и стройся, в том моя воля.

Вилюга от этих слов боярыни поплыл в улыбке - не ведал, не гадал, что всё для него обернётся так удачно. Пора ему уже обзавестись своей семьёй, третий десяток вот-вот сравняется, да и место под тем амбаром он знал - очень удобное место. Н,у и боярыня, коли так, может не сомневаться в Вилюгиной верности.

– А я и не сомневаюсь. По заслугам плачу.

Напоследок попросила его боярыня, кивнув на короб:

– Отнеси десятую часть нашим пастырям на новый божий дом и попроси, чтобы молили Бога за просветление умов и душ пребывающих в грехе язычества бояр Ладомира и Мечислава.

Вилюга воле боярыни противиться не стал и прибавил на храм и от своих щедрот. Христианская церковь ещё с Ольгиных времён поодаль от Детинца стояла. Христианских пастырей никто в Киеве не обижал, хотя и чтить не чтили. Кланялись греческому богу заезжие купцы да редкие киевляне, которые разочаровались в славянских богах. Вилюга тоже не сразу нашёл сюда дорогу, а как встал пред светлым ликом, взглянул в нарисованные, но почему-то живые глаза чужого бога, так сразу и понял, что дороги из этого храма для него уже нет. Н даже обида на боярина Блуда, сжигавшая тогда его сердце, показалась вдруг мелкой и неважной перед тем, что вдруг открылось его взору.