Белый Андрей. Собрание стихотворенй. 1914
Шрифт:
– Русачиной торгую...
Горланило:
– Стой-ка ты... Руки разгребисты... Не темесись... А не хочешь ли, барышня, тельного мыльца?... Нет... Дай-ка додаток сперва... Так и дам... Потовая копейка...
Вот еле протиснулся к букинисту, расставившему на земле ряды пыльных книжек, учебников, географических атласов и русских историй Сергея Михайловича Соловьева, протрепанных перевязанных стопок бумажного месива; стиснутый красномясою барыней и воняющим малым, с оглядкою он протянул букинисту, тяжелому старику, оба томика: желтый, коричневый.
– Сочинение
– Да так себе: пустяки-с...
– Совсем новая книжка...
– Разрознена...
– В переплете...
– Что толку...
Старик, отшвырнув желтый том, нацепивши очки, и морщуху какую-то сделав себе из лица, стал разглядывать томик коричневый:
– Розенберг... История физики... Старое издание... Что просите?
– Сколько дадите за обе?
– Не подходящая, - и "Герберт Спенсер" откинулся - за историю физики хотите полтинник?
А за спиною ломились локтями, кулачили, отпускали мужлачества: баба босыня, сермяга, промеж бурячков-мужичков: бережоха слюну распустила под красным товаром; ее зазывали, натягивая перед нею меж пальцами полубатист; колыхался картузик степенный - походка с притопочкой: видно отлично мещанствовал он; из палатки с материями ухватила рука:
– Вот сукно драдедамовое.
Остановился, в бумажку тютюн закатал, да слизнул:
– А почем?
– Продаю без запроса.
– Оставь, кавалер, тарары.
И - пошел.
...............
Проходил обыватель в табачно-кофейного цвета штанах, в пиджачишке такого же цвета, с засохлым лицом, на котором прошлась желтоеда какая-то, без бороды и усов, - совершенный скопец, со слепыми глазами, не выражающими, как есть ничего (поплевочки, - а не глаза), в картузишке и с фунтиком клюквы; шел с выдергом ног и с прямою, как палка, спиною; подпек бородавки изюмился под носом; Митеньку он заприметил и стал потирать себе пальцы, перекоряченные ревматизмами; и прошлось на лице выраженье, - какое-то, так себе, вообще говоря; он прислушивался к расторгую, толкаемый в спину, крутил папироску и сыпал коричневым табачком.
Вдр 1000 уг лицо его все раскрысятилось подсмехом:
– Митрию Иванычу, прости господи, - предпочтение-с!
Митенька перепуганно обернулся, - увидел: в лицо ему смотрит какая-то, прости господи, - мертвель, гнилятина (так себе, вообще говоря); и пришел он в смятение, стал краснорожим, как пойманный ворик: потом побледнел, выдаваяся кровенящимся прыщиком:
– Грибиков!
Грибиков же, выпуская дымочек, крысятился прохиком: левой своей половиной лица:
– Насчет книжечек - что?
И сказал это "что" он с таким выражением, как будто он знал и "откуда", и "как" и "зачем"?
– Да, - вот... Я - вот... Пришел, - вот...
– иканил Коробкин, и пальцы его приподпрыгнули дергунцами; куснул заусенец:
– Пришел вот сюда... продавать...
– Все для выпивки-с?
Думалось:
– Препротивная право какая мозгляка: допытывается, - дело ясное.
Мрачно
отрезал:– Да нет!
И скорее спустил за шесть гривен два томика; а мозгляка стояла допытывалась:
– А вот переплетики-то, вот такие вот точно - у вашего батюшки: у Ивана Иваныча.
Видя, что Митенька стал моделый, мокрявый, он пальцем попробовал бородавочку и потом посмотрел на свой палец, как будто он что-то увидел на пальце:
– Хорошие книжечки-с... Только продали-с - нипочем: я бы сам дал целковый...
Обнюхивал палец теперь:
– У одного переплетчика переплетаем мы: я и отец - что то силился доказать перепуганный Митенька.
– Надысь он привозил вот такие же-с, разумею не книжки, а переплеты - от переплетчика; я сидел под окошком и все заприметил... Как адрес-то, переплетчика адрес?
– На Малой Лубянке, - ответил Коробкин с искусственным равнодушием.
– А не в Леонтьевском ли?
Вот ведь чорт!
– Погода хорошая - фукнул Грибиков в руку...
– А осенями погода плохая стоит.
Митя мрачно сопел и молчал.
– День Семенов прошел и день Луков прошел, а погода хорошая: вам - в Табачихинский?
– Да.
– Пойдем вместе.
Прошла пухоперая барыня с гимназистиком-дранцем:
– Послушайте, что за материя?
Из-за лент подвысовывалась голова продавца, разодетого в кубовую поддевку:
– Что за материя? Тваст.
– Не слыхала такой.
– Это - модный товар.
– Сколько просишь?
– Друганцать.
– Да што ты!
Пошла и - ей вслед:
– Дармогляды проклятые.
И текли, и текли тут: разглазый мужик-многоноша, босой, мохноногий, с подсученною штаниной и с ящиком на плечах, размаслюня в рубахе разрозненной, пузый поп, проседелый мужчина, бабуся в правое:
– Вот - Мячик Яковлевич продаю: Мячик Яковлевич!
Краснозубый, безбрадый толстяк в полузастегнутом сюртучишке, с сигарой во рту и с арбузом под мышкою остановился:
– Почем?
Через спины их всех пропирали веселые молодайки и размахони в ковровых платках и в рубашках с трехцветными оторочками: синею, желтой и алой; толкалися маклаки с магазейными крысами: "Магарычишко-то дай", и мартышничали лихо ерзающие сквозь толпу голодранцы; молитвила нищенка; все песочные кучи в разброску пошли под топочущим месивом ног и взлетали под небо; и там вертоветр поднимал вертопрахи.
Над этою местностью, коли смотреть издалека, - ни воздухи, а - желтычищи.
5.
По корридору бежала грудастая Дарья в переднике (бористые рукавчики) с самоваром, задев своей юбкой (по желтому цвету - лиловый подцвет) пестроперые, рябенькие обои; ногой распахнула столовую дверь и услышала:
Вот, а пропо, - скажу я: он позирует апофегмами... Задопятов...
– Опять Задопятов, - ответил ей голос.
– Да, да, - Задопятов; опять, повторю - "Задопятов"; хотя бы в десятый раз, - он же...
Тут Дарья поставила самовар на ореховый стол.
На узорочной скатерти были расставлены и подносы, и чашечки с росписью фиолетовых глазок.