Белый барнаульский блюз. Петров и Сидоров идут к Иванову

Однажды журналистка областной газеты Райс спросила, в чем его творческий метод. Он ответил: «Когда я пишу, представляю психологический портрет покупателя или заказчика».

Она написала статейку «Ментальный контакт в натюрморте». Никто не понял о чем она, но теще понравилось.

Теща ему досталась шикарная. На такой теще можно было жениться, но это сложный этический парадокс. Вася густо шлепнул на холст кобальт и произнес: «Пусть будет пейзаж». Он начал писать мощно, широко. Композиция складывалась сама. Река, берег, дальняя гора, а в голове пустота. Вдруг в сознании возникла теща, которая стоит на дороге, смотрит ему вслед и крестит.

Лидия Леонидовна – умная женщина. Бывает же у такой умной женщины такая дочь. Ольга не глупая, но иногда полная дура.

– Мама любит смотреть вдаль и всех кормить.

Когда он стал называть тещу мамой, Лидия Леонидовна не одернула его. В интеллигентных семьях такое не принято. Он долго обращался к теще по имени-отчеству, а потом сказал: «Мама, вы прекрасно готовите».

Родная мама Васи жила в деревне и не жаловалась. У Иванова была сестра, так что на родине все было под контролем.

Теща не мешала жить. Есть такие люди, считал Иванов, которые все время лезут, суетятся. А Лидия Леонидовна была как ниндзя. Рано утром она ни разу ни звякнула чашкой на кухне, а когда по воскресеньям собиралась в храм, выходила из квартиры как призрак. Ольга на нее совсем не похожа. Но жену он любил. Жили они хорошо. А Райс не дала Пчелкину.

– Богема, – обозвал он Райс, – крутится на всех вернисажах, премьерах, любит с местными литераторами болтаться по дешевым кафе.

Сто лет назад она привела к Васе в мастерскую неизвестного поэта и молодого писателя, лауреата какой-то премии, нереального бугая Пчелкина, наивного как три копейки. Они пришли с вином и ведром пива. Вино пила Райс, а остальные пили пиво. Было смешно видеть, как неизвестный поэт тыкал пальцем в Райс и говорил:

– У тебя фамилия неправильная, как псевдоним, на самом деле ты Капустина, по глазам вижу.

Пчелкин бил его по руке и возмущался:

– Не тычь в нее, не тычь.

Они много говорили про литературу, обсудили всех кого знали.

Дундарину досталось больше всех, так как он слыл их великим учителем, но свалил в столицу. Его уволили из университета, где он без перерыва преподавал двадцать пять лет. Ректор ревновал его к политической известности, а когда подвернулся случай, выгнал без объявления причины.

Макова они опустили ниже плинтуса за то, что он работает на власть и пишет говенные романы.

Климу Вадимову досталось просто так, потому что он гондон. И только Корнев оставался их кумиром. Они даже вставали при упоминании его имени всуе. Хотя он свалил раньше Дундарина, бросил свою стаю прозябать в провинциальном болоте и при каждом удобном случае плевал в сторону их местечкового патриотизма, спрашивая:

– Что нового в вашем дремучем Барнео?

Всех старых пердунов из союза писателей во главе с Мерилиным и секретаршей Фунтовой они объявили врагами литературы. Больше всего мыли кости редакторше журнала «Болтай» Вигандт:

– Она пригрела бездарей. Кто вокруг нее водит хоровод?

– Тетки да пара клоунов.

– Что они написали, где их романы?

– Журнал стал шишли-мышли, набрали в редколлегию чужих, им местные не сдались, лишь бы себя напечатать.

– Где Пешков, что он написал?

– Помню, повесть о наркоманке, а потом сельский реализм.

– Херня на постном масле.

– А сама она – чайка между Ждановым и Родионовым, – фантастически выражалась руководительница самодеятельной студии, которая упала на хвост орде молодых голодранцев.

– Стоять, граждане, – не выдержал Иванов, – вы свой гной в другом месте изливайте. Не надо у меня в мастерской ядом брызгать. Я ко всем отношусь с почтением, если и назову кого мазилой, то только футболиста. А Клим точно гондон, я с вами согласен.

Неизвестный молодой поэт икнул и сказал:

– Ладно, пацифист. Нельзя быть таким мягким, в искусстве главное – конкуренция.

Пчелкин попытался обнять Райс, но получил локтем в бок, выдохнул и пропел как дьячок:

– Господи помилуй раба божьего Мишу, во имя деток его.

Райс еще раз ткнула локтем в его толстый бок.

– А давайте я вам стихи почитаю.

До рождения двойняшек она была подающей надежды поэтессой и лауреатом премии.

Молодой поэт посмотрел на нее как на врага, перешедшего границу, и отчетливо произнес:

– На хрена?

– Конечно, – буркнул Пчелкин и вскочил громадиной, потому что был двухметровым кабаном. Они отыскали табуретку, вытерли ее салфеткой. Райс взгромоздилась на нее в полтора метра своего роста.

– Заткнулись все, – и начала читать, угрожающе раскачиваясь:

Я не могу отдаться безответно, всей душой.

И все-таки ты нужен мне…

Но сердца раны

Твои, быть может и, увы, но все ж не мне лечить,

Прохладною водою для тебя не стану,

Я не могу быть нелюбимой, но любить

И все-таки ты нужен мне…

Поэтому прощаюсь,

Смеяться буду и смешить вдвойне,

Ведь и на друга ты совсем не тянешь,

Зачем тогда такой ты нужен мне.

Молодой неизвестный поэт не выдержал такой муки и достал телефон, с умным видом он стал водить пальцем по экрану и начал было что-то громко шептать Пчелкину.

– Иди в жопу.

Вася посмотрел на молодого поэта, на Пчелкина и подумал: «Какая мерзость».

Пчелкин не скрывал восхищения, глядя на Райс.

Когда она закончила читать, все замолчали. Пауза висела долго. Налили пива, налили вина. В дверь позвонили. Пришел Тишин и НН.

Вся эта литературная братва нравилась Иванову, но недолго. Иногда он разрешал им зайти в мастерскую после какого-нибудь вернисажа.

Райс воспитывала двойняшек: мальчика и девочку. Пчелкин недавно женился и его охмурили попы. Теперь он служит мелким попенком.

А Тишин как настоящий чиновник ходит в костюме, потому что работает в администрации. НН вылечилась.

Из разговоров было ясно, что Мишу жалко, он в Москве. А Том Маков очень честный парень, но всех ненавидит, иначе не проживешь. Клим гондон, но для них он свой.