Белый, белый день

И, наконец, общими солидарными усилиями клиники, кафедры и даже Академии медицины гнев академика был сломлен, и Иван Васильевич снова водворен в хирургическое отделение Первой градской.

После десятка операций, проведенных Иваном Васильевичем, всем стало ясно, какого теперь ранга это хирург! Оставаясь кардиохирургом, он стал блестящим специалистом по сосудистой хирургии, лейкохирургии и прочая, прочая - несть числа хирургическим профессиям, которыми овладел в Европе этот глазастый и рукастый человек.

Стало понятным и то, почему он вернулся из Греции вроде бы в том же свитерке, что и уехал. Изо дня в день, от операции к операции, Иванушка привозил все новые и новые коробки с совершенно невиданными у нас хирургическими инструментами, с редчайшими лекарствами, цену которым знают только специалисты... Приносил и доставал из бездонных карманов полиэтиленовые пакеты с какими-то хитроумными, подсмотренными, или сворованными, или просто подаренными приспособлениями: сложнейшими иглами, захватами, особой стали тончайшими пилами и прочим, приводящим любого настоящего хирурга в шок и одновременно в эйфорию инструментарием!..

Заведующим отделением он стал как-то естественно и незаметно.

А вскоре случился приступ... Провожали Толика Покровского в ЮАР на ПМЖ. Они с Иваном были друзьями-сокурсниками и выпили в тот день так серьезно, что Толик мог уже навсегда остаться в России. Ивану пришлось приводить его в порядок все в тех же родных стенах Первой градской... Многие заметили, что и сам он в тот день был белее белого. И из клиники ушел чуть ли не последним...

А наутро пришлось выламывать двери в старой, маленькой кооперативной квартире на Первой Песчаной. Сразу было видно, что уже несколько часов он пробыл без сознания.

В тот раз его удалось спасти благодаря любви десятков коллег. Именно любви, а не только профессионализму...

"Но, может быть, именно в ней он и нуждался более всего?" - подумала пожилая медсестра Оксана, оглядывая его хотя и чистенькую, но какую-то бесприютную квартиру.

Было видно, что когда-то это была квартира очень старых и очень небогатых русских интеллигентов. А теперь она стала музеем. И Иван Васильевич - вольно или невольно - жил в этом музее.

Иван несколько суток спал. Изредка поднимался, чтобы попить воды из-под крана. Не отвечал на телефонные звонки, на звонки в дверь... И ничего не ел. Сознательно. Это была его старая метода выздоровления голоданием по теории забытого ныне флотского врача, капитана I ранга Нарбекова.

Наконец на шестые сутки, уже почти потеряв ритм ночей и дней, в один прекрасный солнечный миг он проснулся и почувствовал себя снова молодым, но каким-то пустым и звонким... И абсолютно здоровым!

Ему захотелось влюбиться! Целовать и чувствовать на своем лице свежие девичьи поцелуи. Быть глупым и радостным! Юным и бесшабашным! Всесильным и добрым!..

Иван подошел к окну, распахнул его - цвел московский, могучий, громкошумный ветрено-солнечный день.

Вдруг он услышал звонкий, смелый голосок (квартира его была на втором этаже):

– Это вы Макаров-Романов?

Внизу стояла очень юная, очень вызывающая и в одежде, и в повороте головы, и во всем своем царственном цветении шестнадцатилетия темноволосая полудевушка-полудевочка.

– Допустим, я.

– А почему вы дверь не открываете? Я звоню, звоню...

– Я спал, - растерянно ответил Иван Васильевич.

– Так долго?

– Да!
– Он расхохотался. Его курчавые волосы торчали во все стороны. А вы ко мне?

– К вам, к вам...
– И она, не дожидаясь приглашения, влетела в дверь парадного.

Не успел Иван Васильевич накинуть рубашку - на нем были только мятые спортивные штаны не первой свежести, - как раздался звонок.

Он распахнул дверь - девушка была уже в роговых очках. Явно стараясь выглядеть старше, она почти строго произнесла:

– Если позволите?

– Прошу!
– Иван Васильевич, чуть играя, в полупоклоне широко распахнул перед ней дверь.

– Мы не представлены друг другу, - подняла на него свои "караваджевские" глаза очаровательная гостья.
– Я Аня Кавголова.

В голове у Макарова-Романова мелькнуло: знакомая фамилия!

– Ваша бабушка и моя прабабушка были старинными подругами!
– объяснила Аня.

– Ах, да! Конечно!
– хлопнул себя ладонью по лбу Иван.
– Ну как же! Анна Георгиевна? Кавголова! А вы, значит... тоже Анечка?
– Почему-то он был готов скакать от радости.
– Ну, конечно! Как я мог забыть?! Они совсем недавно тут были у меня...

По напряженному выражению лица девушки он вдруг понял, что говорит что-то не то.

– Ну... я имею в виду, - спохватился Иван Васильевич, - что я их... Во сне обеих видел!

– И давно это было?
– как-то слишком заинтересованно спросила Аня.

– Ну... вот в эти дни. Когда я болел... То есть не болел, а спал!

– И сколько же вы спали? Неделю?

– Со мной это бывает!
– протягивая руку, сказал Иван.

– Да, мне говорили, что вы очень...

– Что очень?

– Ну, скажем, необычный человек!
– почему-то рассмеялась девушка.

– Не замечал! Ничего необычного, - пробурчал Макаров-Романов.
– Спал себе и спал! Что в этом такого необычного, если спать хочется?

– Ну, а сейчас? Уже не хочется?
– настаивала Анечка, чуть не давясь от смеха от вида этого взрослого, лохматого, ощетинившегося, буркающего что-то себе под нос, громадного и какого-то по-детски нескладного человека.

– Мне уже на работу надо!
– невпопад ответил он.

– Вы врач широкого профиля?
– опять серьезно, даже с какой-то колкостью в голосе, спросила девочка.

– Не знаю.
– Он пожал плечами.
– Я хирург.

– А наркоманов вы лечите?

– А кто наркоман?

– Я!
– выдохнула девочка и вдруг залилась внезапными, бурными, не сдерживаемыми рыданиями.

– Вы?!

Она быстро-быстро закивала головкой.

– Как? Откуда? Почему?
– один за другим вырывались у Иванушки нелепые, почти испуганные вопросы.

– Я два раза принимала... наркотик!
– сквозь рыдания только и смогла произнести Анечка.

– Какой наркотик?
– спросил побледневший Макаров-Романов.

– Не знаю. Я у дедушки его нашла... Обычный белый порошок, - пожала плечами Анечка.