Белый конь

— Стрелял Рубен, — проговорила Богдана прерывающимся голосом. Она выглядела очень встревоженной, бледная, ходила взад-вперед по комнате и ломала пальцы. — Я своими глазами видела.

— Все ясно как день.

— Трудно поверить, что Датико Беришвили так глуп. Ведь завтра все раскроется.

— Не так он глуп, как тебе кажется… Ни завтра и ни послезавтра… — Как видно, Андукапару было тяжело говорить, он отрывочно выбрасывал отдельные слова.

— В чем дело? Чего добиваются эти люди?

— Со всеми нами что-то происходит, и мы не можем понять что, — сказал Андукапар. Лука краем уха прислушивался к беседе Андукапара и Богданы. У него перед глазами все стояло искаженное болью, залитое потом лицо отца. Он не верил и не мог поверить, что Коротышка Рубен мог причинить его отцу такое зло. За что? Ведь Гоги Джорджадзе ничего плохого ему не сделал!

Лука поглядел на Андукапара и невольно поднялся с места. Андукапар бессильно лежал в своем кресле. Глаза его были затянуты какой-то пеленой, или он заснул с открытыми глазами. Обе руки, свесившись с кресла, беспомощно раскачивались. Дышал он так часто, что, казалось, вот-вот испустит дух.

Лука подошел к Богдане и прошептал:

— Он спит?

— Спит, — таким же шепотом ответила Богдана. — Пусть заснет покрепче, и я перенесу его в кровать.

Кто-то постучал в дверь.

— Кто там?

— Военный патруль… Вести от майора.

Богдана отворила ставни. В комнату вошел безбородый молодой солдат и вежливо поздоровался. Все в порядке, сказал он, майор лежит в таком-то госпитале и чувствует себя хорошо.

— Его отвезли в твою бывшую школу, — сказал Андукапар, задвигавшись в своем кресле.

Вежливый патрульный попрощался со всеми и перед уходом сказал Богдане:

— Сквозь щели в ставнях проникает свет, как-нибудь замаскируйтесь, а не то вас оштрафуют.

Богдана поблагодарила патрульного, и он ушел.

— Совсем погасите лампу и откройте дверь, — закричал Андукапар. — Я задыхаюсь!

Наутро Лука застал Андукапара на балконе. Богдана чуть свет ушла на швейную фабрику. Андукапар тяжело дышал. Лука обратил внимание на нездоровую, какую-то странную бледность его лица. Расстроенный Лука не мог заставить себя поглядеть другу в глаза. Наверно, такой цвет лица называют землистым, подумал он. Ноздри, подбородок и кожа над верхней губой Андукапара были покрыты сыпью, которой вчера не было, во всяком случае, Лука ее не замечал.

— Как ты спал, Лука?

— Да так…

— Ступай в госпиталь, проведай отца.

— А меня пустят?

— Наверно… Если не пустят, то, во всяком случае, скажут, как он.

— Пойду непременно. После уроков.

— Пойду… пойду, — почему-то повторил Андукапар, уронил голову на левое плечо и с улыбкой пристально поглядел на Луку. Через некоторое время улыбка незаметно исчезла, и лицом снова завладела привычная гримаса боли. — Ты слышал, Иза убежала из дома?

— Иза?

— Оставила записку… Не ищите, пишет, меня…

— Что говорит дядя Ладо?

— Спроси… Вот он стоит во дворе… — Лука выглянул во двор. Дядя Ладо в самом деле стоял под липой. Взгляд Луки невольно скользнул на первый этаж. Коротышка Рубен покуривал, облокотясь на перила. На его голове красовалась неизменная огромная кепка. Глубоко задумавшийся Рубен безмятежно попыхивал папиросой. После ночного происшествия Лука был твердо уверен, что Рубен бежал от карающей руки правосудия и теперь сидит, забившись в какую-нибудь щель. Поэтому он никак не ожидал увидеть его здесь и, не поверив собственным глазам, вздрогнул и растерянно поглядел на Андукапара. Может, Богдана ошиблась, может, Коротышка Рубен не стрелял в Гоги Джорджадзе?

— Что с тобой, Лука? Коротышку увидел?

— Да… Коротышка Рубен стоит на балконе.

— А что ты думал?

— Не знаю…

— Что-то происходит с людьми, Лука, и я не могу понять что!

— Я пойду, — сказал Лука, — пойду в школу.

Но он сразу понял, что ему очень трудно будет спуститься во двор, пока Коротышка Рубен, покуривая, стоит на балконе. Но и здесь он не мог больше оставаться, муки Андукапара заставляли его страдать, и он стремился поскорее покинуть этого человека, чья близость еще вчера или позавчера была ему дороже всего на свете.

— Ступай, Лука, а то опоздаешь, ступай…

Лука нехотя направился к галерее, вынес портфель и замешкался возле лестницы.

— Человек неблагодарен по своей природе, — услышал он голос Андукапара. — Неблагодарным он приходит в этот мир… И таким же неблагодарным возвращается в небытие…

Сознание Луки напряглось. Почему-то он подумал, что эти слова были ему очень знакомы и имели к нему прямое отношение. Он попытался вспомнить, откуда он знал эти слова или где услышал их впервые, но зря мучился, никак не мог вспомнить. Сунув портфель под мышку, Лука бегом спустился по лестнице, бегом пересек двор, низко опустив голову, чтобы не видеть Коротышку Рубена, но, когда он подошел к липе, его остановил дядя Ладо.

— Как твой отец? — спросил он.

— Не знаю, дядя Ладо, сегодня пойду и все узнаю.

— Что же это происходит, люди добрые, так и свихнуться немудрено! — Дядя Ладо выглядел каким-то сломленным и разбитым.

Кура за эти дни настолько поднялась, что волны ее почти достигали двора. Лука только сейчас это заметил. Река несла свои мутные воды, большая и сильная, до краев наполняла русло.

Дядя Ладо привязал свою плоскодонку к липе. В лодке валялось одно весло и шест с железным наконечником. Лодка поднималась и опускалась на волнах, качалась, колебалась, терлась бортом о кирпичную стену.

Лука только сейчас заметил, что под липой уже не было скамеек и стола. Дядя Ладо сказал:

— Видно, нынешней зимой кому-то не хватило дров…

Луке очень хотелось узнать, что с Изой, но спрашивать он не решался.

— Вечером зайди ко мне, скажи, как отец.

— Скажу непременно, дядя Ладо.

— Пусть никто не думает, что этот мир и вправду соломой крыт.

— Не знаю…

— Иди, Лука, иди, опоздаешь…

Лука и сам хорошо знал, что опаздывает, но боялся повернуться; за его спиной на балконе первого этажа стоял Коротышка Рубен. Лука все же повернулся и, опустив голову, сделал несколько шагов. Он даже не взглянул туда, но почему-то понял, что Рубена там уже не было. Однако отсутствие Рубена не принесло Луке облегчения. Напротив, он ощутил раздражение и весь затрясся. Сердце колотилось с такой силой, словно собиралось выскочить из грудной клетки.

«Какие странные глаза у Богданы, — думал Лука по дороге, — она видит ночью так же, как днем. Если бы не Богдана, никто бы, наверно, так и не узнал, кто стрелял в отца… А может, лучше было, раз отец остался жив, совсем не говорить, совсем не открывать этой тайны!..»

Луке даже на минутку не хотелось представлять себе, что произойдет в их дворе в день выписки отца из госпиталя… Ну, а вдруг Богдана видит ночью не так хорошо, как днем, вдруг она перепутала в темноте, не разобралась? Тем более что во двор она смотрела с высоты второго этажа, да еще во тьме.