Белый лебедь
Шрифт:
Каждые сутки казались вечным проклятием. Первое время мне было очень тяжело, т. к. организм не хотел перестраиваться на такой скудный режим питания. Там не выдавали даже положенного по закону. И это было так везде. Но затем я решил, что раз в мою гриву вцепились эти мрази, то надо перестраивать психику. И я по 12 часов в изоляторе ходил из угла в угол, а остальные валялись на полу. Кроме того, я отжимался, и приседал, и делал шпагаты. Все недоумевали: побереги калории. Не гоняй ветер! – пытались меня образумить. А я про себя думал и представлял: я прохожу спецподготовку, принятую на
Очень часто меня просили, чтобы я рассказал о прошлых похождениях: «Витька, ну чего тебе стоит, расскажи, не ломайся, ты так интересно шпаришь!» Когда у меня было настроение и даже когда не было, я поднимал свой жизненный тонус и приободрял окружающих. Старался вселить в них оптимизм и радость. Старался расшевелить. Заставлял двигаться и не унывать. Получалось так, что когда меня приводили в изолятор, то из камер кричали:
– Кого привели?
– Крикунова.
– Братан, иди к нам.
– Крикун, лучше к нам, – начинали меня уговаривать штрафники. Я говорил:
– Командир, давай в эту.
– Она переполнена.
– В тесноте, да не в обиде. Сади, иначе кипишь устрою. – Лязгали затворы металлических замков, и я под радостные возгласы попадал к бродягам.
– Братан, давай историю за побег. – Она у меня на два-три дня длительностью. После просили: давай за Курилы; давай за спорт; расскажи за Таманцева – в августе 44-го. Я её рассказывал почти дословно. Кроме лишних вещей. Больше и подробнее – за взятие Павловского и группы Мищенко. Вот устное творчество приобретало допинг и силу для стойкости и поддержки духа. Лишали фактически всего, но не могли сломить Дух.
Вши, мокрицы, тараканы, мыши и крысы, которые становились ручными. Правда, пауки ни в какую не поддавались дрессировке, хотя у Мазера де Латюда, узника Бастилии, даже и они становились ручными. Вот вкратце занятия в изоляторе. Конечно, надо добавить, чтобы картина была объективной: разборки частенько происходили. Бьют и издеваются, если заслужил. Играют в карты. Некоторые глотают сонники, чтобы отключиться на эти тягостные и мучительные дни, чтобы в сонном состоянии не чувствовать кошмаров этой системы. Я считал такое отключение слабостью и никогда не применял сонников. Жизнь нельзя сознательно укорачивать. Она даже в клетке имеет ценность, и нужно развиваться, а не находиться в стадии эмбриона или в одноклеточном состоянии.
Когда на этот раз вышел из зиндана, то солнце светило вовсю. Весна-красавица пришла. «Травка зеленеет, солнышко блестит. Ласточка с весною в сени к нам летит», – школьное стихотворение пришло на ум. Как здорово! – вдохнул я полной грудью свежий воздух и запах елей и пихты после полумесячного вдыхания испражнений, гнили, пота, дыма, а там и в туалет ходили в парашу, и она стоит в углу, пока не наполняется до краёв и издаёт
аромат, как букет роз, – вот после этого мне показалось за счастье смотреть на солнце и вдыхать густой, как сметана, запах леса, травы и запах свободы.– Чего ты встал! Вали давай в барак, – недовольно скомандовал прапорщик. На лице ярко выделялись усики, благодаря которым я его окрестил: Пётр Первый.
Я пришёл в барак, все заключённые были на бирже. Бросился смотреть в тумбочке почту. Есть письмо от сестры с фотографией – как здорово! Я долго и неотрывно смотрел на фото любимой сестры. «Сестрёнка, радость моя, ничего, я выдержу всё», – телепатически пытался транслировать свою уверенность. Я ощущал, что наша семья связана невидимыми духовными нитями. Потом прочитал письмо. Вести были неутешительные. Адвокаты не берутся за это дело. Уверяют, что бесполезно. Броня непробиваемая! Кто ж выдумал эту бюрократическую машину? Где же люди? Неужели кругом одни крысы? Я пошёл в баню, побрился от щетины. В изоляторе даже нельзя умываться, т. к. воды для этого не дают. Почистил зубы. Постирал шмотки. Надо в прожарку отдать, от вшей хоть избавиться, а то заедят твари. И вышел из бани, как будто заново родился.
Сколько можно рождаться? – спрашивал я себя. До каких пор терпеть беспредел этих дебилов. Эти дегенераты с одной извилиной хотят тебя сломать и уничтожить как личность, а ты ждёшь справедливости. От кого? Философия философией, но мне начинало всё надоедать. Снова посадили в изолятор. (Я нарушил всю последовательность, но не обращайте на это внимания.)
Один раз сажали за то, что перед построением на проверку я для того, чтобы согреться, забегал на невысокую снежную горку и сбегал с неё. «Тренировался с целью побега», – было написано в постановлении, но это было зимой. «А на дворе хорошая погода, в окошко светит месяц голубой, а мне сидеть…» – нет, не четыре года, как в песне поётся, а 14 лет, и если у того заключённого душа болела и рвалась домой, то у меня даже нет слов, что творилось с моей душой. За что? Хоть бы знал, что за дело казнят живого, закапывают в эту могилу, то было бы понятно и простительно. Но за то, что не совершал, как за это терпеть? Нет, нельзя!
У меня из-за частых голодовок в изоляторе и потом переедания однажды схватило живот. Я в трусах вышел в туалет. Туалет был недалеко от барака. Кто-то за мной следил, и, когда я возвращался, меня уже ждали контролёры.
– Пошли, Крикунов, одевайся.
– Идите вы к чёрту, – психанул я. – Что, по-вашему, мне в утку или в горшок ходить? – Я своим разумом не мог постичь этого абсурда и до сих пор не могу понять эти несуразности. За выход ночью в туалет мне дали 15 суток.
Следующий номер мне забронировали в люксе за то, что опоздал на отметку (как склонный к побегу, я должен был отмечаться через каждые два часа, начиная с 6 утра до отбоя). А ночью приходили, светили в лицо фонариком, и если спал, укрывшись с головой от комаров, то будили. Стаскивали одеяло. Или поворачивался на другой бок – тоже не церемонились. Конечно, после таких посещений я не высыпался. И стоило мне утром проспать и опоздать на 15 минут, то снова 15, но уже суток штрафного изолятора.
Конец ознакомительного фрагмента.