Белый мусор

— Почему?

— «Свобода» — это резиновый мешочек, который способен растягиваться до неожиданных размеров. Каждая личность складывает в это мешочек свой набор условий того, что считает «свободой». Например, граждане Империи настолько несвободны, что согласны называть честным выбором поклонение семье Императора, герцогам и всей той прочей ерунде, на которой построен репрессивный аппарат государства. Напихивают они этот гондон до тех пор, пока не лопнет. Это — «Смерть». Хочешь что-то спросить?

— Боюсь обидеть вопросом…

— Ты интересуешься, как одуревший от пудры выживанец так много знает?

— Точно.

— Когда я узнал, что ты женский клон мужского оригинала, я ещё более захотел душевной беседы. Ведь мы похожи. Только я сложнее.

— Вот как…

— Чтоб понять, нужно вернуться к чипам. Чип создан так, что одной из его функций является контроль за деторождением. Пока носитель не разблокирует данный раздел с помощью цифрового кода лицензии, не сможет ни забеременеть, если женщина, ни производить живые сперматозоиды, если мужик.

— Это известно.

— От обывателя скрывают побочный эффект: природа пробует обойти искусственный запрет, усиливая половой инстинкт.

— Допустим, так. Причём тут наша схожесть?

Двунадесять удивился:

— Я ещё не начал про это.

— А про что ты?

Он раздражённо стукнул себя по ляжкам:

— Ты слышала, что я сказал? Повторяю — усиливает половой инстинкт.

— Ну, усиливает. Что дальше-то?

Двунадесять повернулся ко мне спиной:

— У меня двенадцать. Двенадцать чипов! Представляешь на что я способен? Выживанцы для того и пихают себе по три-четыре дополнительных чипа, чтоб трахаться без остановки. Если вставят больше, то подохнут. А я ношу двенадцать.

— Вся эта торжественная беседа просто для того, чтоб похвастаться длиной своего члена?

Двунадесять быстро добавил:

— Я ещё умный, как ты верно заметила ранее.

— Ты говорил, что мы похожи. Чем же? Не длиной члена, надеюсь?

Двунадесять вдохнул побольше пудры. Требовательно заставил принять меня такую же дозу. Сильно закружилась голова, но не как во время приступа, а приятно. В груди, чудилось, расцвела колоссальная сладкая ягода, которая грозилась лопнуть и вытечь из уголков глаз и влагалища. Я пошевелила тазом и бёдрами. Показалось, что складки брюк как-то неудобно прикасаются к телу, раздражая кожу.

Собеседник проследил за мной:

— Ладно. Раз пока что тебе не интересно про половые отношения, давай подождём. А я расскажу про наше сходство.

Я ответила «давай». Тут же удивилась, звуку своего голоса: мягкий, будто зовущий. Ещё раз сказала «давай», проверяя, не померещилось ли? Нет, звучит, как у путы из корпоративного борделя.

Глава 53. Многоликий Двунадесять

Сама не заметила, как погрузилась в бесконечное переживание мысли, что люблю Антуана, а он меня нет. Эта мысль будто никак не могла додуматься до конца. Как только она заканчивалась, то возрождалась снова. «Я да, а он нет» — повторяла и повторяла я, словно перекатывая во рту эту самую сладкую ягоду.

Я моргнула, сбрасывая с ресниц нависшие слёзы. Двунадесять, оказывается, что-то говорил:

— …понял в детстве.

— Пардон, я прослушала. Что ты понял в детстве?

— Что могу читать память предыдущего владельца чипа. Родители думали, я ненормальный. Водили по врачам. Те ставили диагнозы про бредовое расстройство и раздвоение личности. Кормили таблетками. Но я-то чувствовал, что во мне живёт не полноценная личность, а лишь её воспоминания. В 16 лет я сбежал из дома.

— А где твой дом? — невпопад спросила я.

— Родился и вырос в Мизуре.

— Славный город. Я там бывала часто. То есть Клод бывал. Я-то ни разу. Но помню его пляжи, прозрачную воду Океан-моря и гигантские плавучие казино и кабаре, будто сама бывала. А правду ли говорят мизурчане, что добедовый мир был весь такой чистый, как Мизур?

— Врут, конечно, как и все патриоты.

— Пардон, я перебила. Ты сбежал из дома, из райского Мизура, и…

— Отправился по тем местам, что помнил мой «гость», так я называл воспоминания бывшего владельца. Чем дольше я бродил, тем точнее учился читать данные. Мне был двадцать один год, когда понял, что на деле во мне живёт опыт взрослого мужчины, который скончался от болезни сердца на восьмидесятом году жизни. Я вспомнил каждый его год. Возможно, даже лучше, чем помнил сам владелец. Ведь его знания хранились в мозгу и были подвержены билогическому разложению. А мои записаны на почти вечный чип.

— Охренеть, — только и сказала я.

Колоссальная ягода в груди разрослась так, что стала давить изнутри. Это было приятно и страшно. Вот-вот лопнет.

— Нюхни ещё, — предложил Двунадесять. — Эту пудру делал я сам, используя знания химика, биолога и психолога. Не бойся, я уничтожил все следы изготовления зелёной пудры… До сих пор не могу простить себе её изобретение.

Я почти с жадностью вставила трубочку в ноздрю и втянула горку чёрной пудры:

— Что ты делал потом?

— Стал охотиться за редкими чипами. Особенно интересовался старыми устройствами. На них я находил до десятка одновременных жизненных опытов. Мои текущие двенадцать чипов — это результат многолетней селекции. Ведь такая толпа личностей конфликтует друг с другом. Некоторые из них были знакомы при жизни.

— Не совсем понимаю, чего ты хочешь этим перебором достичь?

— Гражданские чипы — добедовое изобретение. Я мечтаю однажды проникнуть так глубоко под информационные залежи на гражданском чипе, что доберусь до его первого владельца.

Под действием пудры я стала намного податливой в вере на слово:

— До личности добедового человека? Вот это да. Разве такое возможно?

— Не представляешь, как на самом деле тесен мир. Во мне сейчас гостят: математик, любовница покойного Императора Людовика Перельвадского, философ-мультимондист Пилатр де Розье, историк — специалист по периоду противостояния «Двух Троек», ханаатская шпионка, координировавшая восстание в НФР, два генерала, погибшие в одной и той же битве при подавлении восстания, банкир, проектировщик дирижаблей, сталелитейщик, а так же основатель приватной военной компании Эскадрон Клода.

— В тебе чип моего дедушки?

Двунадесять усмехнулся:

— Не твоего дедушки, а Клода. Деду ты не очень-то нравишься. Срам-то какой: женская копия любимого внучка.

Я протянула руку к лицу Двунадесять:

— Дедушка, я так скучала, когда ты умер.

— Он не хочет с тобой говорить.

Двунадесять погрузил пальцы в кучку чипов:

— Я могу менять личности, как трусы. Среди этого белья, не всегда способен обнаружить себя. Даже думаю в третьем лице: «Двунадесять знает множество вещей и думает на множество ладов. Который поток мыслей, из множества существующих, определяет его, трудно сказать, ведь у него вместо внутреннего монолога, плюрализм мнений»