Белый шаман

Мысли постоянно крутились вокруг завода. Хорошую идею мне подала железяка! Во всех отношениях хорошую! Тюйкулы за инструменты и оружие меня завалят сырьем. Главное спиртное им не давать. Местный народ перед этой гадостью абсолютно беззащитен. Вот тут мне как раз и казачки помогут. Они и завод охранять будут и посторонних по тайге погоняют с местными. А что сюда всякие авантюристы полезут — к бабке не ходи. От правительств, от фармацевтов, от купцов и прочая нечисть, действующая самостоятельно, на свой личный карман. А вот насчет сырья и сбыта надо с Жернаковым встречаться. Даже, пожалуй, неплохо было бы в долю его взять. Человек он известный, уважаемый. И с церковью решить обязательно. Тут с этим серьезно. Только тогда от названия «Секреты шамана» надо отказываться. Не одобрят. А вот «Дары Сибири» в самый раз будет. К отцу Федору надо. Словно само провидение толкает меня к этому человеку, начиная с той случайной встречи в храме, в первый день моего прибытия в Колывань. Так и в Бога поверить не долго.

За четыре месяца, что мы не виделись, батюшка сильно постарел и осунулся. Серое усталое лицо, трясущиеся руки, придавленные к земле плечи, и только яркий блеск впавших в черные круги глаз, говорил, что старик сдаваться не собирается.

— Здравствуйте, отец Федор.

­– Здравствуй, Митрий, — он тяжело меня перекрестил. Ну, еще бы, мне-то видно, что суставы и позвоночник у старика на ладан дышат. Его должны мучить просто невыносимые боли. А он держится, даже виду не покажет, — Знаю, обрел семью. Это важно. Рад за тебя.

— Спасибо, — и едва успеваю подскочить, поддержать покачнувшегося старика, ­– Ложитесь, — пытаюсь подвести его к диванчику. Но вот же упрямец, ни в какую!

— Нет, давай за стол. А то не встану потом, — бормочет он, слабо пытаясь сопротивляться.

— Ложитесь! ­– Строго командую несносному деду, — Упрямство тоже грех!

— Дожился, — бурчит старый хрыч, — Безбожник меня грехами моими попрекает, ­­– но послушно заваливается на диван и, не выдержав, все-таки стонет.

— Что ж Вы довели-то себя так? — мне жалко этого сильного и доброго старика.

— Так из-за тебя, — он пытается лечь поудобней, но пошевелиться у него уже не получается. Помогаю, подложив подушку под голову.

— Я-то при чем?

— Убери, без нее лучше, ­– командует батюшка, смирившись с участью больного, — Эх, грехи мои тяжкие. За них наказание. Не причем ты, Митрий. Вывалил на меня мор и уехал, — он пытается улыбнуться.

— Загнали Вы себя. Лечить буду.

— Не искушай! — хмурится он.

Вот же фанатик упертый! Только, нужен он мне! Значит, все равно лечить придется, как бы ни упирался.

— И не подумаю! — отрезаю я, — Если Вам так спокойней будет, могу молитвы читать во время лечения.

— Выучил? — пытается улыбнуться он, но получается лишь болезненная гримаса. Выучил, конечно! Время было. Но отвечать ничего не стал, молча перевернул старика на живот. Сейчас главное — позвоночник. Смотрю на него способностями. Вся спина сплошной сгусток боли. Да, как он еще ходить мог?! Железной воли человек!

— Живый в помощи Вышняго, в крове Бога Небеснаго водворится. Речет Господеви: Заступник мой еси и прибежище мое, Бог мой, и уповаю на Него[i], — начинаю громко с выражением декларировать выученные молитвы, чтобы старому было спокойней, а сам приступаю к лечению. Из-под сознания появляются знания, что и как надо делать. Руки замирают над нужными точками, разгоняя боль, напитывая позвонки и нервные окончания жизненной энергией. На периферии слышу, как мне что-то пытается сказать отец Федор, но слова не воспринимаются. На автомате бормочу заученные молитвы и продолжаю лечение. Все сильней накатывает мерзкая тошнотворная слабость, но останавливаться пока нельзя. Иначе все пойдет насмарку. В комнате становится ощутимо светлей от исходящего от моих рук зеленого света. Ощущаю на губах солоновато-железистый вкус крови. Наверное, из носа. Плевать! Немного осталось. Вот здесь еще поправить и хватит на сегодня, иначе сдохну! Все! Руки бессильно падают вниз. Тело перестают слушаться, а голову заполняет туман. Я начинаю заваливаться и сквозь мутную пелену чувствую, как меня кто-то подхватывает, не давая осыпаться мешком костей на твердый пол. Олимпиада?! Она-то здесь откуда?! И меня накрывает спасительная тьма.

[i] Псалом «Живой в помощи»

Глава 17

Сидору кто-то ворожит, не иначе! Потому как уже полгода бегает от меня, гад, и даже не догадывается об этом. Вот и сейчас, вместо того, чтобы отправиться в Питер на поиски своего кровника я двигаюсь в Томск. И да, теперь я чуть ли не святой, излечивающий наложением рук и святой молитвой! Ага! Вот так, вот! И ладно бы тетка Олимпиада с ума сходила, так ведь и отец Федор, с какого-то перепугу проникся! Смотрят на меня теперь горящими фанатизмом глазами.

Я когда лечить батюшку начинал, не учел впечатлительность и религиозность местных. Вот и получилось то, что получилось. А с другой стороны их можно понять. Тетка Олимпиада, зашла проведать батюшку, а тут я громко бормочу молитвы, водя руками над больным стариком, а вокруг нас играет ослепительное Божественное сияние. Это со слов впечатлительной женщины. С последним: «Аминь», — я падаю. А еще утром еле-еле таскающий ноги батюшка, вскакивает, как молодой и подхватывает мою почти двухметровую тушку весом под центнер. При этом совершенно прекрасно себя чувствует. Тут и тетка подоспела на помощь. Вот и воспылали они от таких спецэффектов небывалым религиозным пылом.

Уложили меня на тот же диван, где я продрых почти сутки, а проснулся уже прославившимся на всю Колывань. Отец Федор с Олимпиадой не могли же умолчать о чудесном исцелении. А на меня теперь даже брат смотрит, как на икону животворящую. Да и ладно, пусть себе, смотрят, как хотят, но мне же Аксинья доступ к телу перекрыла. Потому как грешна и недостойна! И в обратном ее не убедить, уперлась баба, хоть режь! Теперь веду образ жизни полный святости и аскетизма. Пытался поговорить на эту тему с протоиереем, но получил в ответ лекцию, что Бог осенил меня своим светом, а это большая честь и ответственность. Ну и вишенкой на торте приглашения в Томск к губернатору Тобизену и епископу Томскому и Семипалатинскому Макарию. С губером встреча обещает быть полезной. Мне землю выкупать надо под завод, а то господин Костромин, судя по всему, забыл про меня, а обещал, передать просьбу по инстанции. Но у нас обещанного три года ждут, а тут даже полгода не прошло. А вот с Макарием-то мне, о чем говорить? Хотя, как это о чем?! О лекарствах и «Дарах Сибири»! Мне на них церковное благословение еще как нужно. С отцом Федором я так и не успел дела обсудить. А потом не до того стало.

С обустройством в Томске проблем не возникло. Сразу по прибытию, нас разместили в гостевых комнатах Архиерейского дома на Почтамтской улице. Отец Федор тут же ускакал к Макарию, ну а мы с Ваньшей ополоснулись во, вполне себе соответствующей стандартам даже XXI века, ванной с горячей водой и завалились отдыхать. Брательник до сих пор ходит пришибленный от неожиданных перемен, свалившихся на нашу голову. Мне не совсем понятно его чинопочитание, возведенное в абсолют, но я дитя совсем другого мира. Для меня что губернатор, что епископ просто чиновники, может быть по местным меркам и очень высокого полета, но явно не повод трепетать в экстазе, как делает Иван. Даже не ожидал от него такого. Или брата просто масштаб поразил?

— Ваньш, да успокойся уже, захотим, и у нас такая будет, ­– я попытался отвлечь парня от разглядывания вычурной, украшенной резьбой, позолотой и блестящей от толстого слоя лака мебели.

— Не скажи, — он покачал головой, ­– Нам такое не по карману. Такой даже у Павла Порфирьевича нет.

Едва сдерживаюсь, чтобы не заржать в голос.

— Ну, ты сравнил, хоромы сельского коммерсанта и архиепископский дом. А это, — под удивленным взглядом Ваньки пренебрежительно машу рукой на убранство выделенных нам апартаментов, — Noblesse oblige, то есть положение обязывает. Чтобы подчеркнуть достаток и величие церкви, — при упоминании церкви, Ванька тут же начинает креститься. Приходится и мне. Эта привычка крестить пузо по поводу и без порой жутко раздражает! Брательник наконец угомоняется и разваливается в обитом алым бархатом кресле, почему-то стойко ассоциирующемся у меня с театром. Вид у него при этом до того гордо-придурковатый, что не могу удержать смешок.

— Каво ржёшь? ­– подозрительно смотрит он на меня, не зная то ли обидеться, то ли присоединиться к веселью.

— Да так, — анекдот вспомнил.

— Рассказывай, — ну вот, придется выкручиваться, и что ему рассказать-то. Я по анекдотам не очень. Придется Ржевского немного переделать, думаю, Ваньше, как армейцу зайдет.

­– Спрашивают как-то казака в высоком аристократическом обществе: «Господин есаул, а вы любите свою лошадь?», «Только в тяжёлом и продолжительном походе».

Ванька лупает на меня глазами, не понимая, когда смеяться, и тут до него потихоньку начинает доходить пошлая двусмысленность. Он хмуриться: